Я хотел верить, что наш план сработает. Но не верил. Единственное, что я знал наверняка – это что если я откажусь, нашему браку конец. Эмили шантажировала меня, хотя мы никогда это так не называли. У нее была сводящая с ума манера устроить так, чтобы результат шантажа выглядел как обоюдное согласие.
Не предполагалось, что она умрет. Я оказался слабым звеном. Не понимаю, как это вышло. Эмили твердила мне “не верь, что я умерла”, но отчет о вскрытии с результатами ДНК-теста выглядел таким убедительным! Планы, продуманные и получше нашего, оказывались опасно неверными.
Одно Эмили говорила о себе: в юности у нее были небольшие проблемы с наркотиками. Говорила, что сделала татуировку на запястье, чтобы напоминать себе, какие скверные вещи случались, когда она употребляла. И она прекратила употреблять, довольно рано.
Я ни единой минуты не верил, что Эмили собиралась покончить с собой. Она никогда не оставила бы Ники без матери. Я был уверен, что это несчастный случай. Кайфанула, выпила, решила поплавать – и утонула. На ней было мамино кольцо. Тот пункт отчета о вскрытии, где говорилось о повреждениях печени и долговременном употреблении наркотиков, – вообще ни о чем. Явная ошибка. Врачи все время ошибаются. Оперируют не того пациента, удаляют не ту почку.
Я оплакивал Эмили. Я оцепенел от горя. Точнее, меня мотало от оцепенения к мучительной боли. Но я должен был оставаться сильным ради Ники, даже если мне страшно вставать по утрам. Сначала я не хотел жить дальше. Я винил себя, что согласился сыграть в корыстную, нереализуемую, незаконную – глупую – игру, затеянную женой.
* * *
Я верил – искренне верил, – что моя жена мертва. Возможно, отчет о вскрытии содержал кое-какие ошибки, но мне пришлось поверить фактам: ДНК моей жены. Кольцо моей матери.
Только по этой причине я позволил себе сблизиться со Стефани. Я никогда не сделал бы этого, зная, что Эмили жива.
Стефани делает все, как я хочу, и, хорошо это или плохо, она меня не пугает. Не подначивает. Она готовит мне ужин так, как мне нравится, без дружеских подколок Эмили, которые, я знаю, были плохо скрываемым презрением к скучным предпочтениям британского мясоеда: чтобы бифштекс был хорошо прожарен. Стефани включает музыку, которая мне нравится.
Я не люблю Стефани. Никогда не любил и никогда не полюблю. Но я не против, чтобы она была рядом. Я всегда знаю: когда приеду домой, она будет дома. Она не задает вопросов, в ней нет холодности. Она живет, чтобы удовлетворять желания Майлза, Ники и мои. В постели – с тем же энтузиазмом, что и везде.
Жизнь с ней успокоила меня настолько, что я начал видеть отрицательные стороны плана Эмили. Первое: Ники страдает. Второе: полиция задает вопросы. Третье: подозрения Стефани.
И самое главное – смерть Эмили.
У Стефани есть основания для подозрений. Она – то, что, по словам Эмили, покерные игроки называют “рыбой”. Стефани вечно намекает на темные эпизоды своего прошлого, говоря, что хочет быть сверххорошим человеком, чтобы загладить свои прошлые поступки. Сверххорошим человеком? Что это вообще значит? Когда Стефани вещает о своем “темном прошлом” и я не закатываю глаза настолько явно, чтобы она это заметила, я ощущаю себя нелояльным Эмили.
Стефани понятия не имеет, что мне известно, кто отец Майлза. И что? Какое мне дело? Она воображает, что эта тайна делает ее темным центром Вселенной. Но Стефани – единственный человек, кому до этого есть дело.
Они с моей женой обе безумны. Они могли бы действительно подружиться, если бы Эмили не искала “рыбу”, если бы Эмили была способна дружить.
Ни на одну минуту я не воображал, что мы со Стефани останемся вместе навсегда. Но она была удобной и выполняла домашнюю работу, пока я пытался излечиться после смерти своей жены, которая, как оказалось, вовсе не умерла.
* * *
Я сидел на своем рабочем месте, когда пришло сообщение: “подглядывающий”.
Я закрыл глаза, потом открыл. Слово все еще было на экране. Слово, которое выглядело слишком опасным – взрывоопасным, – чтобы читать его в офисе. Я сунул телефон в карман и спустился на лифте вниз. Курильщики из моего офиса стояли – в соответствии с предписанием – не менее чем в 25 футах от двери. Я помахал им рукой и завернул за угол. Мне требовалось личное пространство. Мне нужен был воздух. Я еще раз проверил сообщение.
Слово никуда не исчезло. Это было невозможно. Либо моя жена жива, либо кто-то нашел ее телефон. Ее настоящий телефон.
Я отправил ответ: “Подглядывающий”.
Подождал.
Пришел ответ: “Ужин?”
То и дело нажимая не на те кнопки, я напечатал: “Где?”
“Дорсодуро”.
Ресторан, в котором я сделал Эмили предложение.
Моя жена была жива.
* * *
“Дорсодуро” был выбором Эмили.
Я предпочел увидеть в этом утверждение. Романтический жест. Она все еще любит меня. Мы все еще вместе. Муж и жена. Все еще можно уладить.
Едва я увидел Эмили, идущую ко мне через ресторанный зал, то понял, что не полюблю больше никого, сколько бы ни прожил. Такая яркая, лощеная, элегантная. Такая сексуальная. Люди всегда оборачивались ей вслед. Эмили обладала особой энергетикой. Что-то менялось в атмосфере, когда она входила в помещение. Одна или с мужчиной, которому повезло быть с ней. Когда в комнату входила Стефани, невольно казалось, что она тут с каким-нибудь жалким типом, который опоздал или не смог найти место на парковке. Или что она назначила свидание с парнем, а он собирается ее продинамить.
Я не хотел думать о Стефани. Она была последним человеком, о котором я хотел думать.
Увидеть Эмили снова было как сон, чудесный счастливый сон, сон, который наверняка хотят увидеть все, сон, исполнения которого мы жаждем. Сон, в котором умершие возлюбленные не умирают.
Эмили выглядела потрясающе. Как ей удалось все это время сохранять свой черный костюм от Денниса Найлона в безупречном состоянии? Пожалуй, она была красивее, чем в моих воспоминаниях или чем когда мы поцеловались на прощание в аэропорту.
Она была гончая по сравнению со Стефани – повизгивающим спаниелем. “Мерседесом” по сравнению с “хёндаи”-Стефани. Стефани основательно прожаривала стейки, но с Эмили мне никогда не бывало скучно.
Я поднялся было, чтобы обнять ее, но взгляд Эмили заморозил меня в неловкой позе, полустоя. Я моментально понял, что это не счастливый сон о воскресшей возлюбленной. Я бы сказал, что он вот-вот превратится в разновидность кошмара.
– Не вставай, – сказала Эмили.
Метрдотель отодвинул ей стул, мы подождали, пока не останется никого в пределах слышимости, и только потом заговорили.
– Я думал, что ты умерла. – Это было все, на что меня хватило.
– Очевидно, что ты ошибся.
– Мне жаль. Мне правда жаль.
