– Милый Вася, ну что ты, ну до этого ли нам? Учиться надо. Ты же в горный институт пойдешь? Инженером станешь. Мне в университет надо, на педагога. Папенька велел. Да и рано еще о любви думать. Сначала на ноги надо встать.
В интонациях Вареньки послышались взрослые нотки ее родителей. Папенька уже задумывался над тем, что Варя сию минуту отрицала, и готовил дочери хорошего жениха. Только ни Варя, ни Василий в тот час об этом не догадывались, а просто медленно брели к Мариинской гимназии. Вася не знал, что сказать, и только грудь его томилась страстью. А Варенька неожиданно произнесла:
– Знаешь что, Вася, скажу тебе как другу: если я и выйду замуж, то только за офицера. Только военные могут быть настоящими, любящими, красивыми и статными, только офицеры – мужчины, способные позаботиться о своей семье и жене. Сам посуди: вышла Наташа Ростова за Безухова замуж, но разве счастлива она? Разве, если бы не смерть князя Андрея, не была бы она счастлива с ним, с полковником? Да и Курагин тоже красив, хоть и подлец…
Варенька мечтательно подняла глаза цвета лазури в такое же безоблачное небо. Вася тихо засопел – про любовь он у графа Толстого не читал, только про войну, остальное пролистывал.
– Вот и пришли! Вася, ты близко не подходи, а то девчонки засмеют или папа увидит. Давай портфель. Ты заходи после учебы, погуляем как-нибудь.
И Варя ушла, помахивая портфелем, а Василий в тот миг принял твердое решение: он станет офицером.
– Гражданин штабс-капитан! – чей-то голос вывел Василия Андреевича из приятного забытья. Приближался вечер, и горы отбрасывали на укрепсооружения причудливые тени сказочных персонажей: то былинного богатыря, то дракона, то самого ужасного графа Дракулы, что обитал где-то тут, неподалеку, в давние времена. Василий Андреевич повернул голову, приоткрыл глаза. Перед ним стояли два солдата – рядовой не из его роты и ефрейтор Малинин из второго взвода, известный подстрекатель к волнениям и братанию, член полкового комитета. За ними топтался Семен с виноватой миной.
– Я, вашбродь, говорил им: не беспокойте, спят, третью ночь в карауле, – а они не слушают…
Малинин повернулся к Семену:
– Обращения к офицерам «Ваше благородие» в полку отменены как старорежимные, царские. Надо говорить «гражданин». У нас все равны. У нас нынче свобода.
– Чем обязан, господа?
– Господ у нас тоже нет. А к вам у нас вопрос: что за стрельба была? Полковой комитет не давал разрешения на обстрел, у нас перемирие с частями австрийской и румынской армий. Кто позволил нарушать? – Незнакомый рядовой говорил резко и с нажимом.
– Извольте представиться, гражданин солдат. Я все-таки пока командир роты.
– Хм… Пока… Каминский. Член полкового комитета.
– А где же председатель комитета полковник Дмитриев?
– Его нет. Прошу ответить на вопрос, гражданин штабс-капитан.
Василий Андреевич нехотя поднялся, отряхнул шинель, поправил портупею.
– У нас уже месяц противник, пользуясь объявленным перемирием, которое так и не подтверждено приказом из Ставки, открыто ворует оружие и боеприпасы, находящиеся практически без охраны в расположении линии обороны из дальнего блиндажа. Мне кажется, что это нехорошо, поэтому я приказал стрелять. В воздух. Дабы пресечь попытки завладеть оружием нашего полка.
– Мы проверим эти факты, но стрелять строго запрещено. По возвращении в расположение полка прошу явиться на собрание полкового комитета, где мы рассмотрим нарушение вами приказа и примем меры по отношению к вам.
Василий Андреевич пожал плечами:
– Как будет угодно. Когда сменяется моя рота с охранения? И когда, раз уж вы такие начальники, смею спросить, будет доставка пищи на позиции? Солдаты не получали довольствия уже два дня.
– Получат. Смена будет завтра.
И, не отдав чести, не попрощавшись, двое в солдатских шинелях скрылись в ходах сообщения.
Семен притащил котелок с каким-то варевом.
– Ох, не к добру все это, вашбродь, не к добру. Да штоб солдатня офицерами командовала – да где такое видано? Вот щас германец ударит – и всё, положат всех и попрут на Рассею. Что будет-то, вашбродь? Вот, покушайте, – протянул он котелок.
– Что это, Семен? Откуда харч?
– Заяц в силок попался, что я давеча выставил у леска за траншеей. Да не волнуйтеся, вашбродь, там несколько силков мы с мужиками ставили, на похлебку всем понемногу хватит. Картохи бы ишшо, так где тута ее взять. Вот хлеб, кушайте.
Штабс-капитан принял котелок и с удовольствием начал хлебать теплое варево, отдающее уже забытым вкусом мяса.
В сумерках Василий Андреевич, привычно наклоняя голову, хотя угрозы обстрела со стороны противника уже давно не было, начал обходить вверенные его роте позиции.
Позиции были растянуты, а солдат в роте становилось все меньше и меньше. Они исчезали, не дожидаясь бумаг от полкового комитета, который потихоньку начал отпускать крестьян по домам. Мужички сами, прихватив винтовки и запас патронов, ночами осторожно выползали из окопов и биваков в тылу полка и драпали до ближайшего железнодорожного узла, а оттуда по своим деревням. Кого и задерживали, но таких было мало. Состав полка регулярно сокращался. В траншеях оставались только унтеры, фельдфебели да пролетарии, мобилизованные с заводов из разных городов. Для чего эти последние, почему – Василий Андреевич не раздумывал. Ему надо было расставить оставшиеся караулы по фронту роты, чтобы в случае чего обеспечить оборону, а также предотвратить расхищение армейского имущества противником, который регулярно шлялся ночами по русским позициям в поисках, чем поживиться.
Редкие солдаты в карауле встречали штабс-капитана молчаливым взятием под козырек и малиновыми огоньками самокруток.
– Здравия желаю, вашбродь! Унтерцер Мартюшев, – тихо сказал ему встреченный в траншее у склада боеприпасов усатый дядька лет тридцати пяти. А может, и все сорок ему: мобилизация в тяжелое время не разбирала возраста.
– Привет, привет, Мартюшев. Как ты? Не шалят австрияки? – кивнул головой в сторону противника Василий Андреевич.
– Никак нет, вашбродь. У меня не зашалишь. Я их тут пару раз прикладом приложил, так больше не ходют. Во второй арсенал ползают, антихристы. Там спят все.
– Ну хорошо, молодец. Схожу во второй.
– Рад стараться, вашбродь. Табачком не богаты?
– Да есть немного, бери, – Василий Андреевич открыл серебряный портсигар, который еще первый его денщик нарыл у пруссаков в окопах при наступлении на Галич. Папирос было мало, Мартюшев осторожно достал одну, засунул за ухо.
– Благодарствую. Когда ж война-то кончится, вашбродь? Устали все. Я вон второй год вшей кормлю, дома голодают. Земли у нас небогатые, работать надо, хлеб сеять, картоху, зверя бить, рыбу. А мужиков нет, одни бабы. У нас север, тайга, само ничо не растет. Моя грамоте не обучена, да и я не ахти какой писака, так и не знаю, как там дела. Вы вроде, вашбродь, оттудова родом, рядом с нами?
