Василий Андреевич только покачал головой. Пулеметы нынче даже на двуколки ставить умудрялись, так разве на вагон трудно? Но промолчал. В конце концов это был шанс… Шанс, судя по всему, единственный, получить деньги и уехать с Варенькой из губернии, из страны, которая горела в огне Гражданской войны.
Когда обо всем договорились, Коромыслов сказал, чтобы ждали его сигнала: мол, позвонит и сообщит день, когда составы выйдут из Екатеринбурга. Изместьев пообещал достать лошадей. За полночь все разошлись. Вареньке Василий Андреевич решил ничего не говорить. «Как все осточертело, – думал он, – война, революция, снова война. Уже четыре года безвременья, и конца-краю этому нет. Надо уезжать. Не хочу я больше воевать и никогда не хотел. За кого сейчас? Мне не нужны ни белые, ни красные, мне нужна только Варя. И она есть у меня, и я сделаю так, что она будет у меня всегда. А войны для меня больше не будет. Осталось подождать немного, совсем немного».
* * *
Комиссар Лукин стоял возле поезда и смотрел на дружинников, охранявших состав. Люди эти были мрачного вида, в австрийском обмундировании, кроме винтовок обвешанные гранатами и пистолетами. Говорили между собой не по-русски. Вроде и не по-немецки, немецкий Владимир Павлович знал с гимназии. После гимназии, кстати, был призван по возрасту в семнадцатом, окончил школу прапорщиков, да вот звания получить не успел. Школа была третья Петергофская, почти все юнкера из нее участвовали в захвате важных объектов, все встали на сторону революции. Владимир Павлович со своей ротой занимал телеграф. Потом получил личную похвалу от самого Троцкого, что послужило началом его карьеры, головокружительной, как он считал, в революционных кадрах. А что, всего двадцать один – а уже комиссар академии, да вот сейчас ценности доверили. И немало, сто пятнадцать мешков да ящик с червонцами. Если из каждого мешка, даже не трогая ящик, вынуть по слитку – это сто пятнадцать слитков по фунту, почти три пуда золота! А если по три слитка… И ведь никто не заметит. И карьера, и золото. Золото никогда не помешает карьере. Золото… Золото…
Отвлек Лукина от дум возникший из темноты Анатолий Парамонов.
– Всё, комиссар, первый поезд ушел. Без шума, конечно, не обошлось, но… Сейчас наш черед.
– Анатолий, а эти нерусские кто, что в охране стоят?
– У меня, Володя, только десяток бойцов преданных. Мало. Вот Белобородов и отдал еще десяток. Мадьяры они. Пленные, перешли на сторону советской власти. Этот вон, Бела кличут, у них командир. Чистые звери, в Невьянске на днях восстание было эсеровское, так мадьяры эти резали всех без пощады, на штыки десятка два народу подняли. Вот после этого у Уралсовета на хорошем счету. Дали нам Белу этого, у него еще фамилия такая, французская, что ли… А, Франкль, вот. Не должны подвести, их тут мало, если что – с Урала далеко не уйдут, поймаем – и в расход. Ну что, с Богом?
– В Бога веруешь?
– Так, к слову пришлось. Поехали?
– Давай, трогай.
– По вагонам, сучьи дети! Ткни машиниста штыком, чтоб погонял!
Все залезли в пассажирский вагон, прицепленный к товарному, охрана подсела к пулеметам. Маленький состав тронулся, брякнув сцепками. Вперед, на Пермь.
* * *
Пять человек по сигналу Коромыслова верхом выдвинулись на Кунгур. Дабы не смущать население, преимущественно шли по лескам вдоль Сибирского тракта. Сигнал поступил поздно, поезд уже выехал, и Василий Андреевич не успевал, максимум что мог – перехватить у Кунгура. Шли на рысях, к вечеру были уже у Белой горы. Лошади утомились, и штабс-капитан Круглов решил именно тут свернуть к железной дороге, благо местность была лесистая и холмистая. У насыпи залегли, пожевали хлеб, запили водой. Коней стреножили и, не распрягая, выпустили на опушке, поручика Иванцова отправили слушать рельсы.
Поезд появился к вечеру, паровоз, пыхтя белым и черным дымом, тащил за собой всего лишь пару вагонов. Это был именно тот состав. Уже отдав команду «По коням!» Василий Андреевич внезапно скомандовал отбой. Офицеры придержали лошадей, горячий поручик Иванцов прокричал:
– Ну что мы медлим, Круглов, вперед! Там золото!
Василий Андреевич покачал головой и указал стволом нагана на вагоны:
– Пулеметы.
– Да черт с ними, они спят все, атака – и золото наше! – не унимался Иванцов.
– Там в вагоне, их не меньше двух десятков. Два пулемета, сзади и спереди. Нас пятеро. Мы все тут поляжем, вы этого хотите, поручик?
Иванцов еще что-то говорил, но остальные перешли на сторону Круглова. «Не судьба», – подумал штабс-капитан и приказал выдвигаться в сторону Перми. Маленький отряд поскакал обратно.
К утру вернулись в Пермь, разошлись. Вечером, после отдыха, собрались у Коромыслова. Варенька опять не выходила. Иван Николаевич был вне себя от ярости:
– Как же это, Круглов? Я рассчитывал на ваше мужество. Почему вы не атаковали поезд?
– Это было бы самоубийство.
– Ну и убились бы, а золото достали! Ведь шанс, единственный шанс в жизни стать людьми у вас был! От Изместьева нет вестей. Видимо, не струсили, взяли золото, груженые едут.
Василий Андреевич промолчал. Шанс был, но за золото и прихоти других, в том числе и его, людей хороших на смерть посылать было не в его привычке. Даже на фронте он такого не допускал. Может, поэтому и выжил.
От Изместьева вести пришли к утру. В дом постучали, Коромыслов открыл. На пороге стоял прапорщик из группы капитана, весь в грязи, запыхавшийся, придерживающий окровавленную руку.
– Не смогли мы, – простонал прапорщик, опершись на косяк двери. Круглов быстро затащил его в дом.
– Господи, кровь капает прямо на паркет. Тащите его в ванную! – бормотал Иван Николаевич.
– В гостиную! Тряпок! Рубашки! – командовал Василий Андреевич. Выбежала встревоженная Варенька, вытащила белье. Его порвали. Круглов аккуратно, как учили, перевязал рану на руке. Спросил после:
– Что случилось?
– Мы напали на поезд, он медленно катился в гору. Быстро догнали, но пулеметы… Капитана Изместьева сразу убило, остальных потом. У меня лошадь, господа, взбрыкнула – и в сторону, иначе я бы… Я бы… – прапорщик начал рыдать, слезы мешали говорить.
– Ничего, ничего, успокойтесь. Дайте ему воды.
Коромыслов побледнел.
– Ах, черт, нехорошо это. Искать будут, кто да как. На меня могут выйти. Вынесите его из дома, опасно! – указал он на прапорщика. Василий Андреевич хмуро взглянул на него, попросил помочь. Впятером они подняли раненого и вынесли из дома Коромыслова.
– Давайте к его дому, он на Монастырской квартирует, – тихо сказал Иванцов, мрачно взглянув на окна Коромыслова.
* * *
Варенька беспокоилась. Муж стал поздно возвращаться с работы, Вася вообще отсутствовал и дома, и на работе, куда, правда, Варя в последнее время заходить стеснялась, чтобы не выдать своих чувств в присутствии и любовника, и мужа. А произошло всё как-то спонтанно, быстро, она даже в чувствах своих еще не определилась, а уж ухватила Васю сразу же, как увидела. Почему же раньше она не замечала его? Молодая дурочка. А он? Ведь сколько лет прошло, а любит ее. Ради нее офицером стал, а она даже и не помнит, что говорила когда-то ему про это. А он все помнит. И ведь красивый такой, статный, а какой ласковый… Как тот прапорщик. Больше Варе сравнивать было не с кем, разве только с мужем, который как-то охладел к ней, и ничего красивого и приятного в их супружеских отношениях не было. Вот и бегала она в комнатку Василия в обед на свидания, иногда и по утрам. А сейчас всё нет и нет его. Иван Николаевич посматривает подозрительно, один раз даже спросил: «Куда выйти изволите?» – что было не в его правилах. Неужто узнал про них с Васей и прогнал его с работы?
