– Стойте! Это на Чердынь тракт, там рек много, переправ, мостов нет, нас догонят, Иванцов! Надо свернуть на старую Бабиновскую дорогу, там можно затеряться!
Телеги свернули в сторону Городища, но верст через пять наткнулись на милицейский разъезд.
– Уходите, Василий Андреевич, я отвлеку их, у меня телега пустая, потом оторвусь, уходите! – крикнул Иванцов, вытаскивая из-под сена винтовку.
Василий Андреевич молча кивнул и вытянул коня вожжами.
Послышались выстрелы.
«Не уйти, и еще Иванцов, убьют ведь его. Что я делаю? Спасаю Вареньку!» – Штабс-капитан еще яростнее стал хлестать коня. Пулю он поймал уже в лесу: видать, не сдержал Иванцов красных или подставился, и убили его. Преследователи начали нагонять телегу. Дышать стало больно, кровь пошла горлом. Вторая пуля ожгла плечо, левая рука повисла. Василий Андреевич отпустил поводья, с трудом развернулся, вынув револьвер, прицелился в конные фигуры и начал размеренно стрелять. Первый всадник упал то ли убитый, то ли просто укрылся от выстрелов. Остальные рассыпались, зажимая Василия Андреевича в клещи. Патроны в нагане закончились. «Всё, теперь точно всё, конец. Эх, не то сделал, не так, как же теперь Варенька?»
Пара конных милиционеров рухнула, остальные бестолково развернулись и поскакали лесом обратно, изредка постреливая. Из-за деревьев выскочили люди азиатского вида, вооруженные кто винтовками, кто дробовиками, а кто просто топорами и вилами. Сняли вдогон еще пару красногвардейцев, подобрали их коней и оружие.
Василий Андреевич хрипел, теряя сознание от боли. К нему подъехал на крестьянской низкорослой лошадке желтолицый человек в гимнастерке, подпоясанной шелковым шарфом. Из-за пояса смешно торчала рукоять сабли. «Прям Ермак», – возник странный образ в затухающем сознании.
* * *
Джен Фу Чень сидел на старом камне и медитировал. Ибо как еще вырваться из сансары и перейти в нирвану? Но Джен Фу Чень понимал, что просто медитацией не достичь нирваны, это лишь часть Пути. Он осознал, что в мире есть страдание, и он страдает вместе с миром, он осознал, что есть причина этого – желание жить, низкое желание, но сильное и увлекающее, и если уничтожить в себе привязанность к жизни, это приведет его к разрыву цепи перерождений, и он подойдет совсем близко, а возможно, и достигнет нирваны. Но для этого надо пройти благородным Путем. А вот встать на Путь, найти его Джен Фу Ченю мешала сансара, и он всегда оказывался в этом круговороте жизни и смерти. Но он пытался найти Путь, и даже встал, как он считал, на первый его этап – этап мудрости, ибо он знал, куда идти. Но дальнейшие этапы давались ему с трудом. Круговорот жизни мешал избавить себя от страдания.
Из состояния медитации его вывело легкое прикосновение.
– Лао Чень! Мы слышим выстрелы на дороге. Что нам делать?
– Что за выстрелы?
– Отряд конных людей преследует одного человека на телеге.
– Человек один? Против многих?
– Да, Лао Чень.
– Надо спасать живые существа, ибо ненасилие есть часть Пути. Но как спасти их, не применяя силу против других? Если одно живое подвергается насилию многих, значит, надо остановить многих, они идут не по Пути, и, остановив, мы спасем их карму. Итак, спасите одного от многих!
Желтолицые люди схватили оружие и побежали к дороге. Вскоре они привели телегу с лежащим на ней человеком.
– Вот, Лао Чень, этот преследуемый. Мы взяли четырех лошадей и пять ружей с патронами. Он прострелен и умирает.
– Смерть – это всего лишь одно из страданий, которое приведет к очередному перерождению, и пусть оно будет лучшим, насколько позволит его карма. Хотя… Что у него в телеге?
Китайцы быстро развязали пару мешков. Тускло блеснул желтый металл, отразившись в желтых лицах.
– Золото.
– Золото, – задумчиво произнес Джен Фу Чень, – Но чье оно?
Чужое брать нельзя, иначе не видать ему второго этапа благородного Пути к нирване. Но и сострадание и любовь к живым существам нужны на этом Пути. А вон их сколько, существ, людей, способных выйти из круговорота сансары, если поймут Путь и найдут его начало. Он, Джен Фу Чень, отвечает за них. Проклятая сансара! Нет спасения, и нет решения, и всё есть страдание.
– Перевяжите его, укройте раны травами, напоите снадобьями. Из телеги заберите три мешка. Это наше. Выменяйте в деревнях на золото пищу и оружие. Потом отпустите телегу с янженем, пускай уходит. Всё, идите, я должен подумать.
Так решил Джен Фу Чень и снова погрузился в медитацию.
* * *
Конь был молодой, горячий, на месте ему не стоялось. То сочная трава вдоль дороги, то пологий спуск к ручью привлекали его, и он тащил телегу в сторону. Хомут натер шею, конь недовольно фыркал, переходил на рысь, чтобы прохладный воздух обдул раны и прогнал оводов с шеи и спины. Так он дотянул телегу до Глухой Вильвы, реки, пересекавшей тракт. Моста не было, конь осторожно спустился к броду, с трудом наклонил шею, из-за упряжи едва доставая до воды. С другой стороны показалась подвода, медленно пересекающая реку. Вода доходила до ступиц: видать, по дну была настлана гать. Конь переступил копытами, настороженно повел ушами.
– Это что еще за явление? Подвода есть, хозяина нет. Али ушел куда по рыбу? – бородатый мужик на телеге остановился возле коня.
– Деда, а там человек лежит! – указала на подводу сидевшая позади него девушка в простом крестьянском наряде.
– Да где? Ах ты, помилуй мя! Неужто мертвяк? Что за дела, что за времена. Убивец на убивце сидит, кругом беззаконие. Не трожь его! Еще, поди, лихорадка какая!
Но девушка уже соскочила с телеги и подбежала к ничейной подводе.
– Деда, живой он. Дышит. Только раненый, вон кровища на сене, а раны перевязаны тряпицами.
– Ну и пес с ним, залазь обратно, поехали. Быстрее уедем – меньше грехов наживем.
– Ну, деда, как уедем! Он же умрет! Никого нет – подвода, стало быть, его. Раненый – может, лихие люди напали, их вон полно щас. Помочь надо. Мы же все равно к сродственникам сегодня поедем по пути, можем там его оставить. У них в селе и фельшар есть. Деда!
Дед перекрестился особым манером, широко да двумя перстами, вздохнул. Слез с телеги, привязал найденного коня за заднюю ручицу, взгромоздился обратно, строго посмотрел на девушку и тряхнул вожжами:
– Н-н-о-о!
Очнулся Василий Андреевич в незнакомом месте. Пахло ладаном, сырым деревом, дымом печи и паутиной. Головы поднять не смог: грудь и плечо сильно болели. Вверху потолок из скобленых досок. Повернув голову, увидел свет, пробивающийся из малого оконца. Застонал. Услышал голос молодой, звонкий, девичий:
– Ой, смотри-ка, глазоньки открыл, болезный! Ну, болит? Ой, и ковырял тя фельшар в селе, ножиком, ишо чем, а ты молчал, душа спряталась твоя. Давай-ко покушай молочка топленого, тока с-под печи.
