К 1.00 происходила смена частей бригады. В бригаду направлено 30 человек пополнения. Штабриг — ШЕСТАКОВО.
6. Соседи: справа — 415 СД к исходу 3.2.42 г. вела бой за БУРЦЕВО, обходя населенный пункт с севера; слева — 217 СД наступает в направлении ТРЕБУШИНКИ, ПРЕЧИСТОЕ.
7. Связь: с дивизиями — радио, офицерами связи; телефон через опергруппу БАРСУКИ. С опергруппой 7 — телефон, СТ-35. Со штабом фронта — радио, БОДО, СТ-35.
8. Погода: ночью ясно, ветер слабый вост., 5—7 м/сек. Температура: ночью минус 20—24 градуса, днем — 15—18 градусов.
Начальник штаба 49 Армии полковник ВЕРХОЛОВИЧ.
Военком штаба ст. бат. комиссар СЫРОЕГИН.
Зам. нач. опер, отдела штаба Армии подполковник БЕЛЯЕВ»
.
Юхнов в оперативных документах штаба 49-й армии все еще упоминается как цель общего направления наступления армии. На Юхнов наступали и 50-я, и 43-я. Кто окажется более сильным и удачливым... Немцы здесь организовали почти круговую оборону и город сдавать не хотели. Во всяком случае, пока под Мятлевом, как противовес, находилась их окруженная, способная на самые неожиданные действия группировка.
Но судя по тому, что факельщики подожгли населенные пункты, которые все эти дни служили Юхновской группировке немцев как надежные опорные пункты, планы их начали меняться.
Накануне наступления дивизии и бригады получили небольшое пополнение. Как видим из документов, вновь прибывшие уже утром должны были идти в бой, никакого периода адаптации и привыкания к передовой. Зима 1942-го не могла солдату на передовой предложить ничего иного, кроме необходимости идти в бой. Именно там, в юхновских и ржевских полях и лесах, и родилась простая и жестокая солдатская поговорка: выжил в первом бою — повезло, уцелел во втором — молодец, остался невредимым и вышел из третьего — ты уже солдат! Эх, сколько их полегло здесь, на Варшавском шоссе, в те февральские и мартовские дни и ночи 1942-го в первой и второй своей атаке! И разве не были они солдатами?! Были. Конечно же были. Они были лучшими солдатами Красной армии второго состава. Первый состав уже полег минувшим летом и осенью 1941 года и томился в концлагерях Рославля, Вязьмы и сотен других мест, куда сгоняли немцы за колючую проволоку сдавшихся и захваченных в бою или во время окружения советских бойцов и командиров.
В своей любви к погибшим и памяти о них мы должны оживить каждого и каждого почувствовать как героя.
Впервые в оперативных сводках противник назван «немцем». (Видимо, работал лозунг, под которым проходило общее контрнаступление: «Смерть немецким оккупантам!»)
«...автоколонну с пополнением бомбил самолет пр-ка...» И далее — о потерях при бомбежке. Один боец, по всей вероятности из числа новобранцев, убит. Представьте себе, читатель, эту судьбу. Призван на фронт, с маршевым батальоном направлен на передовую, в одну из сражающихся дивизий 49-й армии. И по дороге в полк, в составе которого уже наутро должен был вступить в свой первый бой, погиб при бомбежке одиночного немецкого самолета.
Обратите внимание: как только дивизии и полки начинают двигаться, маневрировать, наступать, связь с ними либо прерывается, либо теряется вовсе. Связь, связь... Наша беда в начале войны. В 49-й армии она была еще более или менее надежной, работающей, хотя и с перебоями. Несовершенство технических средств исправляли офицеры связи, они доставляли приказы в дивизии и полки, приносили донесения.
— Февраль в тот год пришел с лютыми морозами. Особенно прижимало по ночам. Хорошо, когда есть где переночевать. А если батальон стоит в лесу? В лесу — и то ладно, все же не в поле. Мы с Иваном спасались как? Днем нам иногда разрешали разводить костры. Навалим в него хворосту да сушин, греемся. Кашу варим. Всегда у кого-нибудь горсть крупы найдется или мука. Пожиже заварим и пьем горяченькое. Хорошо. Вечером приказывали костры тушить. За день земля прогреется в глубину, просохнет. Вечером мы костер разбросаем, на горячую землю настелим свежих еловых веток и — на ночевку. Тепло, хорошо. Утром встаем черные, все в золе, мурзатые. Командование бранится: что это, мол? Какие вы бойцы Красной армии? На вас смотреть страшно! Так спасались.
И вот вышли на Варшавское шоссе. Дорога прямая, наезженная. На западе, слышим, гудит. Там Юхнов. Нам приказано его захватить охватом с севера. Такой приказ зачитал нам комбат.
Ночью подобрались к какой-то деревеньке. Стоит на краю поля и леса — целехонькая, ни одного двора не сожжено. В ней, как передала разведка, немцы. Греются, проклятые. Мы приготовились к атаке. Ротный строго-настрого приказал, чтобы в снег не закапывались, когда немец начнет палить, чтобы стреляли из винтовок, а при достижении рубежа населенного пункта применяли ручные гранаты.
Пошли, родимые. Молча сперва шли, нерадостно. Потом, глядим, разведка наша, которая действовала на левом фланге, зацепилась за край деревни и там открыла огонь из двух пулеметов. Немцы забегали, начали отстреливаться, оборону организовывать. Машины стали заводить. А куда там? Разведчики дорогу уже перехватили. Дорога на Юхнов одна, кругом снега нечищеные метрового роста. Мы тоже к дворам бежим. Иван мне: «Гриш, стреляй вон по тем окошкам! Там немец засел!» Я и сам вижу, что из крайнего окошка вспыхивает. Пока не разобрать, пулемет там или автомат заработал. Пулемет — это гибель. Он и издали достанет. А автомат страшен только в ближнем бою, метров на сто. Стали мы с Иваном присаживаться да с колена пулять в него из своих винтовок. По обойме расстреляли. Немец тот куда-то пропал. Видать, удрал. А может, мы в него и попали. Мы в ту хату потом не ходили. Не до того было. Та хата другим досталась.
Только мы в деревню заскочили, огороды прочесали, вот он, какой-то майор из штабных. Ко мне подбежал, осмотрел мою винтовку. Потом — к Ивану. У Ивана подсумок потрогал и говорит: «Почему огонь не ведете, такие-рассякие, кобыле вас в трешшину!» Иван было что-то начал говорить, оправдываться, но я толкнул его: молчи. Потоптался возле нас, коршуном еще раз посмотрел, дальше побег, других допекать. Оказалось, проверяющий из штаба фронта. Нам потом приказ зачитали: всем во время атаки вести непрерывный стрелковый огонь по огневым точкам и позициям противника, а при достижении рубежа его обороны применять ручные гранаты.
Гранату мы в той деревне применили. С ней только вначале страшно кажется. Несешь ее в кармане или в сумке, и все тебе кажется, что она вот-вот взорвется. Так и хочется куда-нибудь под кусты ее бросить от греха подальше. А потом ничего. Потом даже трофейные «толкушки» подбирать стали. Граната — это большая помощь пехотному человеку.
После того майора побежали мы по проулку. Слышим, там стрельба, раненые кричат. «Иван! — кричу своему свояку. — К сараю прижимайся!» Пули кругом роем вьются, не понять, откуда и стреляют. А стреляли, как вскоре мы обнаружили, из каменного здания. То ли магазин бывший, то ли склад какой. Кладка хорошая, метровая. Немцы продолбили в стенах бойницы и вели огонь из этих амбразур. Бойницы на разной высоте. Хорошо устроились. Нас видят, не подпускают. А крыши у сарая нет. Ротный что-то кричит, задыхается от злости, что мы дальше не идем. Тут ему в плечо попало. Поволокли, смотрим, наши ребята ротного в тыл, весь полушубок в крови. Отвоевался. Иван мне: «Гриш, дай-ка свою гранату. Я от своей запал потерял». — «Вот растяпа, — думаю про себя, — запал он потерял, кобыле его в трешшину». Но — молчу, ничего такого обидного Ивану, конечно, не говорю. Передаю ему гранату. Иван винтовку на снег положил, шаг влево от стены отступил, чтобы размахнуться повольнее, и запульнул им ту мою «феньку» прямо в сарай. Грохнуло там, пыль со снегом столбом поднялась. А тем временем наши ребята, кто поближе к сараю пробрался, кинулись туда и штыками да прикладами дело прикончили.
