«Вы происходите от знаменитой фамилии персидских шахов, имеете между родными стольких царей и даже считаете себя сродни небесным духам; возможно ли, чтобы при такой знаменитости происхождения, зная всю малочисленность моего отряда, вы решились тайно воровать у него лошадей? После этого вам неприлично называться потомком столь знаменитого рода».
Аббас-Мирза не ответил на письмо, но войска его стали готовиться к походу. Котляревский понял, что они идут не в Карабаг, а в Шекинское ханство, откуда им было удобнее вторгнуться в Грузию, соединиться с лезгинами царевича Александра и, пользуясь восстанием в Кахетии, поднять против России все горские и татарские народы. И если бы это случилось, то полное уничтожение русского господства за Кавказом было бы вполне вероятно. Предотвратить опасность еще было возможно, но для этого нужны были уже не мелкие стычки, а один решительный удар в самое сердце персидского войска. Обсудив все положение дел, Котляревский решился исполнить со своими малыми силами то, на что генерал Ртищев не отважился при соединении двух русских отрядов.
– Братцы! – сказал он своим солдатам. – Нам должно идти в Аракс и разбить персиян. Их на одного десять, но храбрый из вас стоит десяти; а чем более врагов, тем славнее победа. Идем, братцы, и разобьем!
В то же время он отдал приказ, в котором говорил между прочим, что, «в случае его смерти команду над отрядом должен принять старший штаб-офицер, и если бы случилось, что первая атака была неудачна, то непременно атаковать в другой раз и разбить, а без того не возвращаться и отнюдь не отступать».
19 октября отряд в составе двух тысяч человек, при шести орудиях на самой заре переправился через Аракс и, свернувшись в каре, двинулся вперед, предшествуемый татарской конницей. В таком порядке отряд сделал довольно значительный обход и устремился прямо в тыл неприятелю со стороны Персии. Рассказывают, что, когда вдали среди белого дня показалась кавалерия Котляревского, Аббас-Мирза сказал сидевшему подле него английскому офицеру: «Вот, какой-то хан едет к нам в гости». Англичанин, посмотрев в зрительную трубу, передал ее Аббас-Мирзе и возразил хладнокровно: «Нет, это не хан, а Котляревский». Аббас-Мирза смутился, но, желая скрыть это чувство, заметил с досадой, что «поросята сами лезут на нож». Вскоре он испытал, однако же, что на него нападают львы.
Внезапное появление русского отряда распространило в персидском лагере всеобщую панику. Когда же грянуло громовое «Ура!» и началась стремительная атака в штыки, персияне обратились в полнейшее бегство. Тридцать шесть фальконетов и весь персидский лагерь с большими сокровищами достались в руки победителям, но Котляревский уже помышлял о совершенном истреблении персидской армии.
Разбитый на Араксе, Аббас-Мирза в тот же день собрал свои силы в Асландузе, где находилось укрепление, построенное на высокой горе, при впадении в Аракс реки Дара-Урты. Это место Котляревский и выбрал для своего решительного, последнего удара. Один из беглых солдат, добровольно явившийся в лагерь и представивший полковое персидское знамя, вызвался быть проводником и повел отряд с той стороны, где у персиян не было пушек.
«На пушки, братец, непременно на пушки!» – воскликнул пылкий Котляревский, опасаясь упустить из рук персидскую артиллерию. По дороге одно орудие увязло в яме, и Котляревский, не имея времени возиться с ним, приказал его бросить, сказав: «Его подберут после, если кто-нибудь вернется».
В глухую темную ночь персияне, еще не отдохнувшие от ужасов дневного побоища, вдруг снова увидели перед собой грозные лица русских гренадер. Грянуло то же победное «Ура!», и началось страшное кровопролитие. Это была для персиян ночь кары, когда и самые храбрые из них ужаснулись. Получив приказание не щадить никого, кроме самого Аббас-Мирзы, солдаты, страшно ожесточенные, кололи всех. Остатки персидской армии кинулись наконец в Асландузский замок, обнесенный палисадами и окруженный двумя глубокими рвами, но Котляревский быстро взял его штурмом, и сам Аббас-Мирза едва успел бежать в Тавриз, в сопровождении лишь двадцати человек из своего конвоя.
Все асландузское поле было буквально завалено персидскими трупами. По первым собранным сведениям Котляревский донес, что потеря персиян при Асландузе простирается до тысячи двухсот человек убитыми. Впоследствии он убедился сам, что число убитых врагов было в девять раз больше, но приказал не менять донесения. «Напрасно писать – все равно не поверят», – сказал он адъютанту, который настаивал на необходимости новой реляции.
Асландузская победа отдала в руки русских одиннадцать пушек английского литья, с надписью: «От короля над королями – шаху над шахами», и пять знамен. Знамена эти находятся ныне в Казанском соборе, и их можно отличить от множества других, там же находящихся, тем, что на древках вместо орла они имеют распростертую руку. Пленных взято пятьсот тридцать семь человек, обязанных жизнью только самому Котляревскому; в числе их находился и командир гвардейского полка Арслан-хан, известный на Востоке своим мужеством и храбростью.
Из отряда Котляревского выбыло три офицера и сто двадцать четыре нижних чина убитыми и ранеными. В числе тяжелораненых находился и потерявший ногу храбрый майор Грузинского полка Осип Иванович Шультен, который за год перед тем, как сказано выше, первым взошел на ахалкалакские стены.
История персиян, которая представляет обыкновенно хвастливо-фантастичный рассказ о небывалых победах, на этот раз признает полное поражение персидских войск. Вот как персидский историк рассказывает о двойной асландузской победе:
«Сам принц бросился к батареям, чтобы своим присутствием возбудить в них стойкость. Подобрав за пояс полы своего кафтана, принц собственноручно сделал несколько выстрелов из пушки и силой их губительного действия помрачил весь свет».
Тем не менее иранские воины, по сознанию историка, «почли за лучшее отступить для отдохновения на другую позицию», где ночью «свирепо-грозный» Котляревский сделал на них вторичное нападение.
«В эту мрачную и кровавую ночь, которая поистине была примером для Страшного Суда, замечательный и удивительный случай превратности судьбы проявил себя в армии Ирана. В самый разгар боя, когда принц, стараясь сделать сердца как простых воинов, так и офицеров пылкими к отражению неприятеля, лошадь его внезапно споткнулась в глубокую яму, отчего его высочество изволил свое благородство перенести с седла на землю.
Подумали, что принц, «подобный Александру Македонскому», погиб. Следствием чего, разумеется, было общее бегство, а между тем принц был невредим и только оставался в глубокой яме. Вдруг он заметил всадника, проезжавшего мимо и державшего на поводу оседланную лошадь. Приняв его за неприятельского кавалериста, принц смело обнажил свою саблю и задал ему вопрос, кто он такой. По непонятному стечению обстоятельств оказалось, что этот всадник был не кто иной, как собственный же стременной служитель его высочества, следовавший с запасной лошадью его особы. Услышав голос своего повелителя, всадник тот немедленно спешился и, посадив принца на коня, благополучно вывел его высочество на вершину высокой горы. Такое замечательное событие породило в войсках ретировавшейся армии неизъяснимую радость; спасшиеся от гибели сарбазы спешили сообщить друг другу увеселявшее сердце известие о счастливом избавлении принца. Его величество шах благоволил обнаружить принцу так много ласк и так много внимания, что в сердце иранца положительно не осталось и тени печали, порожденной впечатлением обстоятельств изложенного события».
