Но тревожные известия не прекращались. Тогда на следующий же день, 24-го числа, Власов сам перешел Кубань в Тимошевском куте и стал впереди Елизаветинского селения, в лесах, по левому берегу Афипсы, укрепив свой лагерь засеками и тремя батареями. Шапсуги этого никак не ожидали. Пушечный выстрел в горах возвестил тревогу, и партии, уже находившиеся в сборе, быстро стянулись к русскому лагерю. Теперь обе стороны стояли друг против друга в полной боевой готовности, но ни та ни другая не начинали наступательных действий. Казаки закрывали линию и угрожали аулам, шапсуги стерегли аулы и угрожали линии. Так прошла неделя. В самую полночь, с 29 на 30 января, Власов тихо поднял отряд и отвел его обратно за Кубань, на отдых. В лагере осталась только горсть пластунов, которые днем поддерживали перестрелку, ночью раскладывали большие огни и вместо часовых расставляли на вышках чучел. Этим способом удалось продержать шапсугов еще два дня в сборе против опустевшего лагеря. Но наконец и их терпение истощилось. Шапсуги стали рассуждать, что если Власов стоит на Афипсе и большие силы закрывают второй участок, то, значит, в остальных частях кордона охрана слаба, посты менее бдительны, и потому не мешало бы им заглянуть на Кубань. Предложение это было принято. И вот 1 февраля, оставив на месте своего становища большие огни, чтобы ввести в заблуждение Власова, которого они все еще считали стоявшим в лагере, скопище двинулось на Марьевскую станицу.
В Марьевской действительно не ожидали нападения; к тому же был праздник, Сретение, и казаки собирались к обедне. Скот, как и всегда, с раннего утра был выпущен на пастьбу в степь. Горцы все это выведали, и двести всадников перебрались на русскую сторону, четыреста остались на том берегу, чтобы принять добычу и пленных. Переправа сделана была в Марьевском куте, где стояла батарея, которую горцам миновать было нельзя. Но они так были уверены в успехе, что даже не обратили на нее никакого внимания, а между тем с батареи дали сигнальный пушечный выстрел и пустили по ним несколько ядер. В станице также ударили тревогу. Там в это время стояли семьдесят конных казаков, с войсковым полковником Зинченко, и пеший Черноморский полк, с полковником Долинским. Не зная причины тревоги, оба они быстро двинулись к той батарее, откуда был подан сигнал, и на пути, в глухом Марьевском куте, там, где Кубань делает крутую излучину, Зинченко первый наткнулся на неприятеля. Двести черкесов, скрытно пробиравшихся камышами к селению, не дали казакам опомниться и бросились в шашки. Казаки подались назад, но тут подоспел Долинский, и горцы, увидев перед собой значительные силы, поскакали к Кубани. На переправе их захватило, однако, подоспевшее орудие и проводило картечью.
В тот же самый день и в то же самое время две другие партии пытались прорваться в дистанциях Ольгинского и Славянского постов – и также безуспешно. Горцы должны были убедиться, что линию стерегли зорко и бдительно.
Оставалась, впрочем, надежда на четвертый, низовой участок, на который горцы давно не обращали внимания, и, следовательно, как они полагали, не обращал внимания и Власов. На этом расчете они и основали целое большое предприятие.
3 февраля семь тысяч всадников с двумя полевыми орудиями появились в третьем участке, против Елизаветинского селения. Здесь уже были не одни шапсуги и абадзехи, но были и натухайцы – народ, считавшийся покорным и мирным. Истинная цель предприятия хранилась в такой глубокой тайне, что Власов не мог быть предупрежден ни одним из своих лазутчиков. «И только сие одно, – говорит он, – спасло толпу от поражения, подобного калаусскому, ибо, не зная ни времени, ни места переправы, я не мог расположить свои войска так, чтобы пресечь ей все пути к возврату и потопить в лиманах».
4 февраля, когда Власов находился на Ольгинском посту, прискакал к нему казак с известием от войскового старшины Гаврюша, стоявшего с пешим полком в четвертом участке, у Тиховской батареи, что неприятель в значительных силах прошел Каракубанский остров и двигается к Петровскому посту. Неожиданное направление, взятое горцами, заставляло думать, что они намерены напасть на новое селение у Черной Протоки. Власов приказал Гаврюшу занять переправы по Каракубани и тотчас известить об этом сигнальным выстрелом из орудия; на помощь к Гаврюшу двинулись главные силы, а конный Черноморский полк из Ольгинского поста отряжен был через Копыльский пост, также на отрез неприятелю, в том предположении, что горцы, услыша орудийный выстрел в тылу, обратятся назад, к переправе.
Но едва Власов вышел из Ольгинского, как прискакал казак уже из третьего участка, с новым тревожным известием, что другая партия, и также с пушками, появилась против Ново-Екатерининской станицы и открыла по ней канонаду. Глухие раскаты пушечных выстрелов действительно чуть слышно доносились оттуда по ветру. Власов призадумался. Но так как первая партия была гораздо сильнее, он отправил к Екатерининской только половину отряда, а с остальной поспешил на остров.
Тем временем шапсуги и натухайцы уже достигли почтовой Таманской дороги. Дневной пикет из четырех казаков, попавшийся им на пути, был изрублен; другой – из двенадцати человек, стоявший между Петровским и Чернопротоцкой батареей, – отбился. Горцы оставили против него только наблюдательный пост и пустились дальше, на новое селение.
В это самое время на Каракубанском острове грянул сигнальный пушечный выстрел, а со стороны Копыльского поста заклубилась пыль, – очевидно, скакала какая-то конница. Партия сообразила грозившую ей опасность и повернула назад так быстро, что казаки на усталых лошадях не только не могли обскакать, но даже и настигнуть неприятеля, одни орудия проводили его гранатами и ядрами.
Наученные опытом, горцы не искали уже прежней переправы, а кинулись вправо, к калаусским лиманам. И как ни торопился Власов, но с пешими полками опередить конницу было нельзя, – и он опоздал. Пришлось и здесь ограничиться лишь несколькими картечными выстрелами вдогонку неприятеля.
Одной канонадой окончилось дело и под Екатерининским селением; горцы увидели подходившее к нему подкрепление и отступили.
Но тревожная пора не миновала. Продолжались еще морозы, доходившие до двадцати градусов и державшие Кубань под крепким, легко проходимым льдом. Нужно было ждать новых и новых нападений. Опыт научил между тем горцев, что самая система охраны линии, принятая Власовым и основанная на быстрых передвижениях сильного резерва, не даст им развернуться в русских пределах по-прежнему, на всей своей воле, и они стали искать средств, чтобы заставить Власова прежде всего раздробить свои силы. Первое, что могло представиться им в этом смысле, было прорваться на нескольких пунктах сразу. И вот 13 февраля они действительно собрались одновременно против селений Марьевского, Ново-Екатерининского, Ольгинского и Чернопротоцкого. Власову дали об этом знать. Положение его представляло незаурядные трудности. Разделить войска для защиты каждого селения значило стать слабым на каждом пункте, а потому он решил опять подействовать на горцев страхом разгрома их собственных жилищ и 15 февраля был уже далеко за Афипсой. Казаки наступали тремя колоннами: правая, под личным начальством Власова, шла из Екатерининского селения; средняя, войскового старшины Черного, из Марьевской; а левая, Стороженко, из Елизаветинского – через знакомые места бывшего афипского лагеря. Внезапное вторжение Власова произвело на горцев ошеломляющее действие. Сами рассеянные на большом протяжении, они теперь уже не могли собраться вовремя, чтобы остановить истребление, и с ужасом видели, как на огромном пространстве кругом горели их хутора и зимовники, погибал скот, уничтожались запасы. Броситься при таких условиях на линию было невозможно, так как войска, подвигаясь все дальше и дальше, уже приближались к самым аулам, где находились их семьи. Горцы вернулись. Тогда Власов отошел назад и стал на Афипсе.
