Действительно, к середине октября, в Кир-Cу уже стояли значительные массы персидской пехоты и конницы. Ермолов не рассчитывал, чтобы Аббас-Мирза решился вновь перейти Аракс, и не потому, чтобы у наследника персидского трона не хватало войск – их было достаточно, – но недостаток продовольствия, как в ближайших персидских провинциях, так и в Карабаге, должен был удержать его от рискованного шага. По мнению Ермолова, пребывание свое на Араксе Аббас-Мирза «почитает полезным только для поддержания мятежа в наших мусульманских провинциях, а может быть, он появился на Араксе и с тем намерением, чтобы занять Паскевича наблюдением за собой и не допустить его обратиться в Ширвань, что заставило бы сына Аббас-Мирзы поспешно оставить Кубинскую провинцию и отняло бы все надежды у мятежников». Ермолов, однако же, допускал возможность и того, что Аббас-Мирза, не переходя Аракса, пошлет свою многочисленную конницу для разорения, по крайней мере, ближайших карабагских селений.
Последнее действительно и случилось. 18 октября персидская конница вдруг появилась по сю сторону Аракса и увела с собой значительное число татарских кочевий. На другой день повторилось то же. Нужно было принять меры, тем более что действительно близкое пребывание персиян неблагоприятно отражалось на всех мусульманских провинциях, – и Паскевич получил приказание перейти Аракс, чтобы оттеснить от границ неприятеля. Но, разрешая это движение, Ермолов вместе с тем доносил государю, что не ожидает там ничего важного, что неприятель, не имеющий достаточных сил, противиться не станет и отступит, а в случае преследования его, кинет, в тылу русского корпуса, в Карабаг конные массы. Поэтому отходить далеко от границы Паскевичу не велено.
Действительно, едва русский корпус 25 октября перешел Аракс, как Аббас-Мирза со всеми силами отступил к Ардебилю, оставив перед собой в горах только отряды кавалерии. Паскевич, со своей стороны, должен был ограничиться также высылкой вперед одних летучих отрядов, на долю которых и досталось лишь несколько удачных, но незначительных стычек.
Так, 28-го числа майор Поляков с донскими казаками выбил неприятеля из крепкого ущелья речки Дараурт. Неприятель защищался упорно, и из двух вождей его, один, Мирза-Измаил, был убит, другой, Нурали-бек, из беглецов ширванских, захвачен в плен в момент, когда под ним была убита лошадь. В тот же день генерал Шабельский со своими нижегородцами встретил в горах другую значительную персидскую партию, разбил ее и успел возвратить часть угнанных из Карабага кочевий.
Через пять дней, 31 октября, Паскевич возвратился на русскую сторону Аракса и вновь расположился в старом лагере на речке Черекени. В дневнике, представленном им государю, он отметил: «В походе моем через Аракс и обратно ничего замечательного не случилось, исключая, что я заметил, что войска наши не привыкли драться в горах». Так писал он про войска, исходившие с Ермоловым весь Дагестан!
Прошел еще почти месяц бездейственной охраны границы с Персией. Наступила между тем зима; горные дороги покрылись снегами; переправа через Аракс с каждым днем делалась затруднительнее – и сопряженное с громадными расходами содержание отряда Паскевича на несколько месяцев становилось излишним. В Карабаге, за исключением обычного шушинского гарнизона (сорок второй егерский полк), остались только батальон Херсонского полка, с казачьим полком и двумя орудиями, в Агжибаде, в виде авангарда; батальон карабинеров, с двумя казачьими полками и четырьмя орудиями, между Зардобом и Алвентом, для охраны по Куре мельниц и магазинов, и, наконец, шесть рот Грузинского полка с четырьмя орудиями и казачьим полком Молчанова (в котором, впрочем, было не более ста конных казаков, так как все лошади погибли от голода во время осады Шуши) – в Ах-Углане для прикрытия транспортов, следовавших между Зардобом и Шушой. Все эти войска поступили в распоряжение Мадатова; остальные отведены были в Грузию.
Паскевич был обижен и этим обстоятельством. Он писал государю, что намеренно оттеснен с театра военных действий и заменен Мадатовым. Вслед за войсками он уехал в Тифлис и с этих пор, путем переписки с Петербургом, начинает борьбу против Ермолова, вызвавшую сначала приезд на Кавказ генерала Дибича и затем окончившуюся падением Ермолова.
XIII. ЗАМИРЕНИЕ ПРОВИНЦИЙ
(Поход Ермолова)
В то время как персияне поспешно бежали с обоих пунктов войны, из Карабага и от озера Гокча, Ермолов, со своим небольшим отрядом, стоял еще лагерем на речке Гассан-Су. Его удерживало здесь тревожное состояние татарских дистанций, возбужденное недавним близким присутствием сардаря и требовавшее прочного искоренения.
Изгнание Давыдовым эриванских войск из Бомбаков и Шурагели и преследование их уже в пределах Персии, вместе с личным присутствием Ермолова в дистанциях, произвело в настроении казахских и шамшадильских татар крутой поворот. В русский лагерь стали съезжаться главные беки и старшины их с изъявлением покорности и раскаяния «в своих заблуждениях», как выражается Ермолов. Вероятно, Ермолов и сам ходил по дистанциям, чтобы личным влиянием успокоить взволнованных жителей, которым непокорные беки, опираясь на близость войск эриванского сардаря, еще недавно грозили истреблением за непослушание. По крайней мере, в своем донесении императору он писал: «4-го числа сего октября я возвратился из Шамшадильской дистанции, успокоив жителей как оной, равно и Казахской дистанций».
Теперь очередь была за ханствами и джаро-белоканскими лезгинами, бывшими в полном возмущении. Ермолов намеревался было, прямо из лагеря при Гассан-Су, перейти на левый берег Куры, на путь в ханство Шекинское и к заалазанским лезгинам. Но в то время воды Куры от продолжительных дождей разлились, закрыв все броды, а лодок не было в достаточном количестве. Ермолов прошел в Тифлис.
По общему плану войны, предполагавшему предварительное усмирение всех ханств, прежде чем военные действия будут внесены в пределы Персии, Ермолову предстояло пройти с войсками от самой Кахетии до берегов Каспийского моря. Выполнение этой задачи он брал лично на себя. «Я пройду владения джарские, – писал он государю, – изгоню из Шекинской и Ширванской провинции мятежных ханов, движением в тыл заставлю сына шахского бежать из Кубинской провинции и сколько возможно устрою продовольствие войск на зимнее время, что составляет из всего самый затруднительный предмет». Под этим последним он разумел такое расположение войск, которое, соответствуя военным обстоятельствам края, вместе с тем не истощало бы жизненные средства какой-либо одной провинции.
Выступить в поход Ермолов, однако, не торопился. Паскевич бросил на него тень по поводу и этого обстоятельства, придавая его промедлению вид неосновательной и вредной потери времени. Но были серьезные причины, заставившие его действовать не скороспело и осторожно, о которых если он и не доносил, то, очевидно, только потому, что боялся остаться непонятым в Петербурге, где были совершенно незнакомы с положением края и только нетерпеливо ждали известий о быстрых действиях и решительных победах. Дело в том, что в распоряжении Ермолова было мало войск и ему приходилось быть осмотрительным. Он выступил на Гассан-Су, как мы видели, с последними силами, ничего не оставив в Тифлисе, кроме необходимой охраны города да главных путей сообщения. И теперь, если незначительного отряда, бывшего с ним, и достаточно было для похода в ханства, то снова оставлять Тифлис без войск, удалясь от него уже на значительное расстояние и на долгое время, Ермолов не решался: опасность могла возникнуть для Грузии не со стороны одной только Турции, могли потребоваться подкрепления Паскевичу, а еще более отряду, охранявшему Кахетию от нападений упорных лезгин, да и внутреннее спокойствие Грузии, где много таилось сторонников царевича Александра, не могло внушать к себе безусловного доверия. И вот он медлит, ожидая прибытия из России подкреплений и донося государю, что собирает отряд в Кахетии при урочище Караагач. «О числе войск буду иметь счастье донести Вашему Императорскому Величеству, – добавляет он, выдавая свою затаенную мысль, – ибо не знаю теперь, какое количество оных должен буду оставить в Кахетии».
