Пришли грозные вести. Усталый, покрытый пылью «чапар»-татарин рассказывал странные вещи. Непобедимый Аббас-Мирза и его несметные полчища разбиты горстью русских под Елизаветполем и бежали в Персию, а Ермолов сам уже на пути к Джалуту и Нухе.
Медлить было некогда. Хан вскочил на поданного ему коня и с драгоценной курицей в руках – он никому не хотел доверить чудесной птицы в самый критический момент, когда она вот-вот снесет золотое яйцо, – поскакал по дороге в Нуху. Судьбе не угодно было, однако, сделать хана обладателем несметных сокровищ: дорогой курица вырвалась из ханских рук и скрылась в придорожном колючем бурьяне. Насмешливое сказание непременно хотело, чтобы курица, улетая, задела своим хвостом за самый нос высокостепенного хана. Отыскивать дорогую птицу было невозможно; хан знал, что русские умеют шагать скоро и как раз могли дошагнуть до него; ему чудились уже приближающиеся полки казаков. Призывая на головы гяуров громы небесные, грозя им проклятием и страшной местью в будущем, Гуссейн покорился воле Аллаха и поспешно, даже не останавливаясь в Нухе, проскакал прямо в Тавриз, сразу потеряв и ханство, и уже касавшееся его рук несметное богатство.
Так, совершив волю рока и заставив хана в бездействии потерять драгоценное время, золотоносная курица скромно сошла со сцены истории и скрылась в бурьяне от глаз людей – современников и потомства. А с ней вместе покончил свою историческую роль и Гуссейн-хан Шекинский.
Вот какой злой насмешкой отплатил самозваному хану шекинский народ за непрошеное посещение. И Ермолов, вступая в ханство, нашел слишком много элементов, склонявшихся к спокойствию и полному подчинению, чтобы возможно было какое-либо сопротивление: мятежные беки молчали, народ был доволен.
В Нухе в руках Ермолова уже были отрадные известия и из других отдаленных провинций, куда он намеревался идти со своим отрядом. Слух о елизаветпольском погроме и повсеместном бегстве персидских полчищ быстро произвел свое действие и совершенно изменил картину края. Гуссейн-хан Бакинский, блокировавший Баку, поспешил снять осаду и, разграбив крепостной форштадт с окрестными селами, ушел в Талышинские степи. Куба также освободилась от блокады. В ночь на 24 сентября сын шаха, Ших-Али-Мирза, стоявший перед Кубой с шеститысячным отрядом и пятью орудиями, «бежал самым поспешным образом, и догнать его было невозможно», как писал в своем донесении Ермолов. Бежал «стремительно» и Мустафа-хан Ширванский, занимавший с персидской конницей другую часть Кубинской провинции. Полковник Мищенко с Апшеронским полком, преследуя бегущих, вступил в Ширвань и 7 октября занял Шемаху. Отсюда он двинулся к Джавату и на самой переправе через Куру, 14 октября, имел жаркую стычку с мятежниками. Батальон майора Марченко овладел мостом, устроенным Мустафой на канатах, взял два персидских орудия и преследовал персиян по Муганской степи.
Теперь отовсюду из русских пределов неприятель был изгнан. Исключение составляло ханство Талышинское; но Ермолов решил пока не занимать его, «ибо малого числа войск послать туда я не решаюсь, большого же нет средств продовольствовать», писал он несколько позже в своем донесении. Тем не менее Ермолов продолжал свое устрашающее шествие по ханствам, потому что, если внешние враги и были оттеснены, в крае осталось достаточно врагов внутренних, к которым принадлежало все, что не желало замены персидского владычества русским, которое лишало их произвола и обуздывало их законом. Повсюду Ермолов встречал одно и то же явление: наклонность беков к мятежу, с целью восстановления своих утраченных деспотических прав над подчиненными им людьми, и желание народом спокойствия и охотное подчинение русской власти, от которого он отступал по чисто восточной привычке «к слепому подчинению своим старшинам». И всюду находил Ермолов печальные следы персидского нашествия. «Кратковременное управление похитивших провинции размножило в оных величайшие беспорядки, все расхищено, разрушено», – писал он государю. Его появление служило прямым доказательством непрочности надежд на персидские силы и устрашало тех, кто хотел мятежа; кто не имел причины желать низвержения русских, тех оно успокаивало. Перед лицом Ермолова все умиротворялось и затихало, как буря стихает с переменой ветра.
В начале ноября Ермолов пришел в древнюю столицу Ширванского ханства, Старую Шемаху. Провинцию он нашел в совершенном расстройстве. Мустафа-хан не оставил у зажиточных людей никакого имущества; персидские чиновники и конные войска, сопровождавшие его, производили ужасные грабительства; число приверженцев хана между беками и старшинами именно потому и возрастало, что хан, не надеясь долго владычествовать, позволял им разорять простой народ по произволу. Сам народ, устрашаемый персидскими войсками и подстрекаемый мусульманским духовенством, проповедовавшим истребление неверных, был взволнован, – и многие селения Ермолов нашел пустыми. Продолжительные беспокойства отвлекли жителей от полевых работ, и страшная бедность глядела со всех сторон. Теперь, с переменой обстоятельств, многое сразу изменилось в провинции; не многие из беков и старшин остались на местах, – остальные ушли с Мустафой в Персию; но, увлеченный туда силой, народ мало-помалу возвращался на свои пепелища.
Пройдя Ширвань и Бакинскую провинцию, Ермолов, в середине ноября, подошел к Каспийскому морю и вступил в Баку. Он нашел крепость в весьма хорошем состоянии, несмотря на продолжительную осаду: геройская защита и отважные вылазки русских войск, державшие персиян в страхе, помешали неприятелю нанести ей какой-либо вред.
В Баку Ермолов получил от посланных им к персидским берегам крейсеров известие, что в Зинзилийском порту, в Гилянской области, удержаны многие из купеческих русских кораблей. Один из крейсеров, ходивший туда, встречен был пушечными выстрелами и должен был отойти, не имея орудий нужного калибра.
Между тем военные тревоги грозили краю с другой стороны. Пришли донесения о нападении джарских лезгин на Кахетию.
5 ноября тысячная партия джарцев, конных и пеших, перешла на правый берег Алазани и в окрестностях Царских Колодцев и Караагача, где недавно еще стояли батальоны Ермолова, отбила у тушин
[104] четыреста баранов. Начальствовавший войсками в Кахетии князь Эристов быстро собрал в Царских Колодцах небольшой отряд и двинулся преследовать врагов. Под вечер 6 ноября, неподалеку от Алазани, на полях Зеленчинских, передовые разъезды увидели неприятеля, прогоняющего захваченные стада баранов. Заметив движение русских войск, джарцы приготовились к обороне. Началась перестрелка. Князь Эристов послал две роты Грузинского гренадерского полка опрокинуть неприятеля. Лезгины не выдержали натиска и рассеялись, оставив на месте боя несколько тел и бросив два знамени. Наставшая темнота помешала Эристову продолжать преследование, и только это обстоятельство да гористая местность спасли неприятеля от большого погрома. На другой день, на рассвете, на высотах, по левому берегу Алазани, показывались большие партии лезгин, хотя и не осмеливавшихся ничего предпринимать.
По достоверным сведениям, добытым Ермоловым, это была только прелюдия к более энергичным действиям. Подстрекаемые царевичем Александром и Аббас-Мирзой, не скупившимися на обещания, джарцы не думали о покорности. Они пригласили на помощь к себе более пяти тысяч лезгин из вольных обществ Нагорного Дагестана и готовились вторгнуться на поля Кахетии.
