XXI. ГРИБОЕДОВ В ПЕРСИДСКОМ ЛАГЕРЕ
Джеванбулакская победа и взятие Аббас-Абада послужили Паскевичу предлогом сделать неприятелю предложение о мире, так как император Николай желал воспользоваться для этой цели первыми же успехами русского оружия. Но Паскевич уже достаточно познакомился с характером персиян, чтобы не выказать слишком большого миролюбия, которое непременно было бы истолковано в смысле недостатка у России средств к продолжению военных действий. Поэтому он решился действовать косвенным путем, при посредстве шахского зятя, Мамед-Эмин-хана, взятого в плен при сдаче Аббас-Абадской крепости.
Живой свидетель событий, хан мог сообщить от себя персидскому правительству об истинном положении дел и представить ему всю необходимость искать с Россией немедленного сближения. Мамед-Эмин немедленно и написал в этом смысле письмо, а русский чапар
[111] отвез его в персидский лагерь.
Завязались переговоры, 13 июля к Паскевичу приехал Мирза-Салех, уполномоченный от Аббас-Мирзы. Паскевич принял его в тот же день и объявил ему прямо, что территориальные требования России ограничиваются берегами Аракса, но вознаграждение за все убытки, понесенные ею от войны, должно быть заплачено персидским правительством немедленно и безоговорочно. Мирза-Салех ответил, что шах едва ли согласится на эти условия. «А я советовал бы ему согласиться, – резко возразил Паскевич, – иначе, чем дальше пойдем мы, тем больше возрастут требования: ваше вероломство должно быть наказано, дабы все знали, что значит объявить войну России».
На этом конференция и кончилась. Мирза-Салех написал о требованиях Паскевича наследному принцу.
Ответ пришел 17 июля. Аббас-Мирза писал, что шах, быть может, и согласится еще на уплату издержек, но что ни в каком случае не уступит ни пяди земли, издавна принадлежавшей персидской монархии. Из этого письма и из слов самого уполномоченного Паскевич заметил, что ни Мамед-Эмин, ни Мирза-Салех не смели писать наследному принцу со всей необходимой откровенностью и что, таким образом, персияне никогда не узнают ни истинного положения дел, ни средств, которыми располагает Россия для ведения войны, ни опасностей, грозящих Персии в том случае, если мир не будет заключен немедленно. Это обстоятельство побудило Паскевича совершенно отстранить персидского сановника от участия в переговорах и отправить от себя доверенное лицо, которое могло бы лично сообщить Аббас-Мирзе все необходимые сведения. Нужно было уверить персиян, что требования России таковы, что изменены уже не будут.
В числе немногих лиц, которых Паскевич удержал при себе, вступая в должность начальника Кавказского края, находился и знаменитый русский писатель, тогда чиновник иностранной коллегии, Александр Сергеевич Грибоедов, состоявший в родстве с женой Паскевича. Грибоедов уже с 1817 года был секретарем при персидской миссии, долго занимался изучением восточных языков и вообще прекрасно освоился с краем. Паскевич на нем и остановил свой выбор. Грибоедову приказано было отправляться в персидский стан и представить на усмотрение персидского принца: 1) что Эриванская и Нахичеванская провинции уже принадлежат России фактически, так как заняты русскими войсками: две крепости в них продержатся недолго, и, следовательно, уступить эти области все равно придется теперь или позже; 2) что чем дольше продлится война, тем более будет потрачено на нее денег персиянами, и, стало быть, если они решатся уплатить известную сумму, то тем избегнут будущих военных расходов, которые далеко превзойдут цифру, оспариваемую ими теперь; что, наконец, по мере успехов будут возрастать и требования России, в сравнении с которыми нынешние покажутся уже умеренными.
Снабженный такой инструкцией, Грибоедов 20 июля выехал из Аббас-Абада и в тот же день вечером прибыл в деревню Каразиадин, лежащую верстах в двадцати восьми от поля знаменитой джеванбулакской победы. Здесь он должен был остановиться и ожидать приглашения Аббас-Мирзы, находившегося в то время в горах и лишь на другой день намеревавшегося спуститься или к Каразиадину, или в Чорсскую долину. К палатке Грибоедова поставлен был почетный караул, и все условия вежливости были соблюдены «даже до излишества».
21 июля, поутру, подошва гор, к югу от Каразиадина, запестрела вооруженными толпами конных и пеших сарбазов. На огромном пространстве разбит был там обширный лагерь, а в час пополудни Грибоедов был приглашен к наследному принцу.
Аббас-Мирза принял его в своей палатке, окруженный некоторыми из своих приближенных. Он был одет очень просто, и только золотой кушак с бриллиантовой застежкой охватывал его стройную фигуру да на боку висела сабля в бархатных ножнах с золотой оправой и с рукоятью, унизанной алмазами. Несмотря на смуглый цвет лица и длинные черные усы, в чертах наследного принца проглядывали изнеженность и женственность.
Он начал беседу с того, что много и горько жаловался на Ермолова, Мазаровича и Северсамидзе как на главных, по его мнению, зачинщиков войны. Грибоедов возразил на это, что неудовольствия, по случаю спора о границах, были обоюдные, но что военные действия никогда бы не начались, если бы шах-заде сам не вторгся в русские пределы.
– Во всяком случае, – заключил он, – если бы это было и так, то вы имели законный путь обратиться с жалобой, и государь, конечно, не оставил бы ее без внимания. Между тем ваше высочество поставили себя судьей в собственном деле и предпочли решить его оружием. Но тот, кто первый начинает войну, никогда не может сказать, чем она окончится.
– Да, это правда, – отвечал принц, – военное счастье так переменчиво…
– В прошлом году, – продолжал Грибоедов, – персидские войска внезапно и довольно далеко проникли в наши владения; нынче мы прошли Эриванскую и Нахичеванскую области, стали на Араксе и овладели Аббас-Абадом.
– Овладели!.. Взяли! – с живостью заговорил Аббас-Мирза. – Вам сдал ее зять мой… Трус… женщина… хуже женщины!..
– Сделайте против какой-нибудь крепости то, что мы сделали, и она сдастся вашему высочеству, – спокойно сказал Грибоедов.
– Нет! Вы умрете на стенах, ни один живой не останется. Мои не умели этого сделать, иначе вам никогда бы не овладеть Аббас-Абадом.
– Как бы то ни было, – возразил Грибоедов, – но при настоящем положении вы уже третий раз начинаете говорить о мире. Теперь я прислан сообщить вам последние условия, помимо которых не приступят ни к каким переговорам: такова воля нашего государя.
– Послушаем, – сказал принц, – но разве должно непременно толковать о мире, наступая на горло, и нельзя рассуждать о том, что было прежде?
Тут Аббас-Мирза распространился о безуспешности своих желаний жить в добром согласии с русскими, под сенью благорасположения к нему императора. Обвинения пограничных начальников, и русских и своих, и потом неистощимые уверения в преданности государю – все это настолько быстро следовало у него одно за другим, что Грибоедов не мог возражать и молчал. Из некоторых слов он заметил, однако, что личный характер императора Николая, его твердость и настойчивость во всех предприятиях сильно действуют на воображение принца.
