Но скоро из персидского стана прибежал один сарбаз, и все разъяснилось. Дело было в том, что в лагерь явился татарин с прокламацией князя Эристова, и в войске возникли беспорядки: одни хотели защищаться, другие требовали отступления, пока еще было время. Ссора окончилась перестрелкой. Тогда большинство солдат бежало, а остальные, уже не рассчитывая отстоять укрепление, бросили его и поднялись на окружные горы.
Муравьев поспешно двинул вперед батальон с двумя орудиями и занял ущелье без боя. При самом входе в него еще лежали тела персиян, побитых накануне в кавалерийской стычке, а далее стояло пустое укрепление. Последнее тотчас же было срыто. Подоспевший батальон приступил к разработке дороги, – и отряд миновал ущелье уже беспрепятственно.
2 октября, в тот самый день, как Паскевич праздновал в стенах Эривани покорение этой твердыни, войска князя Эристова без боя вступали в город Маранду, пользующийся в Армении громкой известностью, так как, по преданиям, на месте его погребена жена праведного Ноя, Ноем-гамера – вторая мать живущих; самое слово «Маранд» в буквальном переводе значит «мать там». Город, известный с глубокой древности, служил царством всевозможных плодов и фруктов, а пажити его славятся в целой Персии. Аббас-Мирза отдал их во владение своей регулярной конницы, которая ежегодно и проводила здесь по нескольку месяцев кряду. Теперь население вышло навстречу русским войскам и приветствовало их как избавителей. Правитель Марандского округа, очарованный ласковым приемом князя Эристова, передался на сторону русских. Персидские чиновники также остались на своих местах и усердно хлопотали о продовольствии отряда. Войска между тем с музыкой прошли через город и заняли дороги, ведущие отсюда в Хой и к Тавризу.
Еще не успели раскинуться русские бивуаки, как пришло известие о приближении Аббас-Мирзы. Действительно, шах-заде только одним днем не успел предупредить Эристова в Маранде. Он уже двигался сюда со всеми своими силами, но, узнав о занятии города русскими, быстро занял нахичеванский путь и отрезал отряд от Аракса. Положение Эристова при других условиях могло бы сделаться весьма опасным.
К счастью, благодаря неимоверной быстроте, с какой обыкновенно распространяются в Азии вести всякого рода, в лагере Аббас-Мирзы в этот самый день узнали о взятии Эривани. Известие это произвело на персидские войска потрясающее действие, а когда вслед за тем разнеслась среди них весть, что из Маранды русские выступают по Хойской дороге, – армия Аббас-Мирзы, охваченная паникой, побежала. С несчастными остатками ее наследный принц уже не мог думать о каких-либо наступательных действиях и заперся в Хое. Но были слухи, что он послал в Тавриз приказание истреблять и вывозить оттуда все военные заготовления, чтобы они не достались русским. Муравьев, имевший об этом достоверные сведения, решился тогда воспользоваться общей паникой и овладеть Тавризом прежде, чем распоряжения Аббас-Мирзы будут исполнены. Он хранил, однако, свои намерения в глубокой тайне, скрывая их даже от князя Эристова, не будучи вполне уверен, что тот согласится на столь ответственное и дерзкое предприятие.
Действительно, как ни верно были рассчитаны Муравьевым все шансы на успех, движение это все же оставалось до крайности рискованным. Тавриз был многолюден, снабжен сильными укреплениями и, при решимости гарнизона, мог оказать непреодолимое сопротивление. «Но судьба, – говорит один очевидец этих событий, – как бы в возмездие за кровавые жестокости, совершенные некогда Ага-Мохаммед-ханом в Тифлисе, послала через тридцать лет мстителя персидскому народу в лице того же грузина, но во главе уже русского войска…» Дерзкое предприятие Муравьева удалось вполне.
Отряд Эристова выступил из Маранды по Тавризской дороге 11 октября. Никому, не исключая и самого Эристова, не приходило в голову, что идут брать Тавриз, а Муравьев тщательно старался скрывать все, что могло хотя отдаленно намекнуть на близость второй столицы Персии. Переход был большой, утомительный, и многим пришлось разочароваться в стране, воспетой Саади и Гафизом. Местность лежала кругом безлесная, печальная; со всех сторон тянулись ряды обожженных солнцем красноватых гор, наводивших уныние, и только один Арарат оживлял картину своей гигантской вершиной, с которой все древние народы старались связывать свои священные легенды. Вечером войска прибыли в деревню Софиано и здесь остановились ночевать. До Тавриза оставалось отсюда всего сорок верст.
«Только тогда, – рассказывает Муравьев в письме к отцу, – князь Эристов хвалился, что я его привел на покорение столицы. Он удивился, что Тавриз так близко, говорил было об отступлении; но на другой день я еще подвинулся вперед и заняли лагерь в восемнадцати верстах от города. Тут уже мало колебались, ибо не было отступления, особенно для меня. Не взяв Тавриза, я не смел показаться начальству; взяв Тавриз, я предвидел также, сколько я подвергался неудовольствиям Паскевича. Но дело было уже решено; честь моя и обязанности требовали последнего: главные силы наши не могли еще скоро прибыть из Эривани, а я опасался, чтобы неприятель не приготовился к защите или не вывез бы всех запасов и заведений, там находящихся».
13 октября, часов в восемь утра, войска остановились на речке Аджи-чае, в двух-трех верстах от тавризского форштадта.
В городе между тем царствовало невообразимое смятение. Еще в то время, когда русские войска только что вышли из Маранды по Тавризской дороге, и солдаты, и жители уже потеряли голову. С 12-го числа по городу стали ходить какие-то письма, советовавшие жителям не сопротивляться русским. То были письма правителя и некоторых из почетнейших жителей Маранды, ручавшихся тавризцам, что, в случае покорности, жизнь и имущество их останутся неприкосновенными. Несколько таких писем было перехвачено и доставлено Аллаяр-хану, начались розыски, аресты; а между тем ночью в город кто-то прискакал из Софиано с известием, что сильный русский авангард уже вступил в эту деревню. Весть эта быстро распространилась по всем частям Тавриза. Жители предместий спешили укрыться в стенах города, а горожане толпами бежали из него.
В Тавризе стояло в то время шесть тысяч войска, оставленного здесь Аббас-Мирзой для защиты города, под начальством Аллаяр-хана. Но известие о взятии Эривани, близость русской армии, последние неудачи Аббас-Мирзы, загнанного к Хою, – все это настолько уронило нравственную силу в персидских войсках, что сарбазы потихоньку, малыми частями, выбирались из города и бежали. Вскоре бегство сделалось общим, и на рассвете 12 октября весь корпус беспорядочными толпами уже отступал по Тегеранской дороге, думая только о собственном спасении. Немногие лишь остались на своих постах или бродили по Тавризу. Думают, что солдаты были напуганы более всего угрозами самих же жителей. Кроме прирожденной ненависти к южным своим соотечественникам, тавризцы очень желали удаления сарбазов из города, опасаясь, что они, при наступлении русских, бросятся прежде всего грабить сами, а между тем ничтожным сопротивлением только ожесточат войска, которые тогда, со своей стороны, выместят свои потери на тех же тавризских жителях.
Аллаяр-хан поздно узнал о позорном поведении своего войска. Когда все увещания его вернуть беглецов остались безуспешны, он, в гневе, приказал тавризцам самим преследовать и грабить негодяев. Но едва этот приказ был отдан, как вооруженные граждане, не рискуя догонять бежавших, предпочли напасть на солдат, еще оставшихся на своем посту; несколько человек было убито, четыреста взяты в плен, ограблены до последней нитки и заперты в цитадели. Горожане, запиравшие ворота, ведущие в город, забыли, впрочем, что есть другие, за каким-то старым, давно покинутым строением, и плененные, воспользовавшись этим, один за одним успели бежать. Смятение было так велико, что, по словам одного англичанина, бывшего тогда в Тавризе, если бы в эту минуту появились две русские роты, они без труда овладели бы всем городом.
