XXXII. МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ В АЗЕРБАЙДЖАНЕ
Потеря Тавриза была неожиданным и страшным ударом для Аббас-Мирзы, наследника персидского трона. Она лишала его решительно всех средств к продолжению войны, которая с этого момента и могла почитаться оконченной.
В политическом отношении Аббас-Мирза очутился в безвыходном положении, потому что, вытесненный из Азербайджана, он не мог появиться и в соседней Иранской области, где ожидала его неласковая встреча и шаха, и народа. Престарелый шах, искавший спокойствия и думавший только о своих одалисках, был вовлечен в войну единственно его домогательствами да интригами англичан, и ряд поражений, понесенных персидскими войсками, навлек гнев шаха на всех сторонников войны. Уже покорение Сардарь-Абада ужаснуло шаха; уже тогда он велел Аббас-Мирзе заключить мир без замедления, ценой уступок областей Эриванской и Нахичеванской, и только Аббас-Мирза скрыл шахский фирман, рассчитывая, что продолжительная оборона Эривани задержит наступление русских до ненастной погоды, а тогда требования Паскевича, естественно, должны будут уменьшиться. Но вот пала Эривань, пал за ней Тавриз, и Аббас-Мирза, нарушивший волю шаха, являлся уже прямо ответственным за все несчастья. Как всегда в подобных случаях, на сцену появляются тут англичане, со своей вековой вероломной и двоедушной политикой, ничего не желавшей знать, кроме меркантильных выгод господствующих классов Англии. Втянув Персию в войну, с расчетом умалить влияние России в Персии, они готовы были теперь явиться великодушными посредниками, – роль, в которой так легко было представиться перед побежденными могущественной нацией, заставляющей победителя умерять свои требования. И едва Паскевич двинулся к Тавризу, как его уже встретил курьер от секретаря английской миссии, Кембеля, спешившего в Эривань с предложением своих услуг в деле мирных переговоров, которые должны были последовать. Паскевич резко отклонил его предложение и, желая показать персиянам, что заступничество англичан не принесет им ни малейшей пользы, послал сказать Кембелю, чтобы он не ехал дальше и ждал в Нахичевани. Суровый ответ секретарю английского посольства, пользовавшемуся громадным влиянием в персидских правительственных сферах, должен был убедить персиян, что Россия не отступит уже ни от одного из предъявленных ею требований.
В Нахичевани, вместе с Кембелем, встретил Паскевича Фет-Али-хан, беглер-бег Тавризский, и предъявил ему шахский фирман, уполномочивавший его вести переговоры. Из слов уполномоченного не трудно было заключить, что персияне готовы уступить провинции, вопрос же о деньгах – оставляли открытым; было ясно, что шах не хотел платить их. Паскевич прежде всего учтиво выпроводил из лагеря Кембеля как человека постороннего в деле и в услугах которого нет ни малейшей необходимости, а затем объявил Фет-Али-хану, что если, не доходя до Маранды, он увидит в своем лагере пять куруров, то есть десять миллионов рублей серебром, с условием, что другие десять миллионов будут уплачены потом в известные сроки, то он согласится на мир; если же возьмет Тавриз раньше, чем будут доставлены деньги, то и требования будут возвышены. Между тем Тавриз в то время был уже взят. Получив об этом известие, Паскевич, верный своему слову, потребовал уже не десять, а пятнадцать куруров. Аббас-Мирза делал возможные попытки предварительно склонить главнокомандующего на свидание с собой, – но без предварительной уплаты наличными деньгами третьей части контрибуции. Паскевич не хотел ни видеть Аббас-Мирзу, ни трактовать о мире.
«Я возвысил требования потому, – писал он в своем донесении, – что, в противном случае, персияне легко могли отважиться на случайности новой кампании, полагая, по своему легкомыслию, что всегда могут в пору заключить с нами мир, на условиях, к которым мы ничего не прибавим».
Положение Аббас-Мирзы становилось все хуже и тяжелее, – приходилось принимать мир на всяких условиях и во что бы то ни стало. И вот едва Паскевич вступил в Тавриз, как на другой же день, 21 октября, прибыл от Аббас-Мирзы каймакам, с полномочиями для заключения мира. Денег он, однако же, не привез с собой – их нужно было ждать из Тегерана, так как, с падением Тавриза, от Аббас-Мирзы отложился весь Азербайджан, единственный источник его доходов, – и денег в наличности не имелось. Паскевич согласился приступить к переговорам, но приказал остановить каймакама вне города. Он имел на то серьезные основания: нужно было опасаться, что Аббас-Мирза действует двулично и, под предлогом переговоров, прислал любимого народом и пользовавшегося в нем большим влиянием каймакама для того, чтобы произвести в Тавризе возмущение. А в Тавризе и без того уже обнаружились волнения от боязни, что русские возвратят Каджарам провинцию, которая так единодушно от них отложилась, и что Каджары внесут в нее ужасы восточной мести и деспотизма.
Нужно при этом сказать, что русские, со своей стороны, не сделали ничего, чтобы поднять возмущение в зааракских персидских провинциях. Переходя Аракс, Паскевич не приглашал ни единого хана содействовать ему способом бунта или тайной измены, не призывал к восстанию ни кочевых племен, ни городских жителей и не обольщал никого суетной надеждой на избавление от власти персиян. Его прокламации наполнены были исключительно приглашениями к спокойному отправлению промыслов и мирной жизни; в них говорилось, что русские воюют против персидских войск и что народу нечего бояться. Но самые ревностные старания не могли бы сделать большего в этом направлении. Хан Марандский тотчас же передался русским и даже сражался против персиян. Марагинский хан освободил русских пленных офицеров, слепец Атта-хан Мешкинский сам выехал навстречу Паскевичу с изъявлением покорности; шекакинское воинственное племя подняло знамя бунта против Каджаров, прекратив проезд по Тегеранской дороге, так что Паскевич вынужден был послать к ним Джехангир-хана, главного начальника этого племени, чтобы водворить между ними хоть тень порядка; в самом Тавризе духовенство открыто поощряло народное движение в пользу русских и громогласно проклинало Каджаров.
«Я мог бы иметь в своих руках, – писал Паскевич, – даже самого Аббас-Мирзу, когда он, всеми оставленный, ожидал моего ответа в Салмасе; многие из ханов вызывались схватить и привести его ко мне, но я не хотел разрывать навсегда связь непокорного народа с прежним его правителем. Я опасался, что после того не с кем будет положить основание мира и что, вообще, при заключении его свободный наследный принц будет нам полезнее, чем пленный».
«Не будучи виной сего повсеместного восстания здешнего народа, – продолжает Паскевич, – я тем не менее могу остановить его, если утвердится в нем опасение, что мы после мира предадим его в жертву оскорбленного им государя».
На этих-то основаниях Паскевич и не считал удобным говорить о мире в самом Тавризе и, задержав каймакама в семи верстах от города, в деревне Кара-Мелик, отправил туда же дипломатического чиновника Обрезкова. Обрезкову дана была точная программа действий, необходимейшими условиями мира были поставлены: 1) уступка России двух ханств, Эриванского и Нахичеванского; 2) очищение персиянами ханства Талышинского и 3) пятнадцать куруров (то есть тридцать миллионов рублей серебром) контрибуции.
В том случае, если бы денежные требования были окончательно отвергнуты персиянами, имелся наготове другой проект, именно отторжение от Персии всей Азербайджанской провинции, вместе с Тавризом; в переписке Паскевича с государем шел только вопрос о том, сделать ли ее простой областью России, по примеру других закавказских провинций, или образовать из нее независимые ханства под протекторатом России. Приобретение Азербайджана, конечно, представляло бы большие выгоды. Край этот, по соображениям Паскевича, мог собственными средствами содержать восемь местных батальонов пехоты, по тысячи штыков в каждом. А восемь тысяч сарбазов, под командой русских офицеров, были бы силой весьма внушительной для персиян, чтобы они могли отважиться на какие-нибудь предприятия в отвоеванном от них крае. К этому надо прибавить, что военные учреждения в Тавризе требовали бы издержек только для их поддержания, а внутреннее управление страной и вовсе ничего не стоило бы, так как жители могли судиться по древним обычаям мусульман духовным судом и взимание податей могло бы производиться по-прежнему. Не оскорбляя народного чувства неуместными нововведениями, можно было бы быть уверенным в преданности народа и приходилось бы только учредить политический надзор за страной, через русского президента в Тавризе, а в случае образования отдельных ханств – через главного правителя области, выбранного из тех же ханов под именем валия. Образование такой провинции создало бы преграду между Россией и Персией. Дух мятежа, тайные подкупы, возбуждения фанатиков уже не легко проникали бы из глубины Персии в закавказские области, и на Араксе, где климат губительно действует на русское войско, уже не было бы надобности держать многочисленных гарнизонов. Собственные средства Азербайджана, свыше трех миллионов рублей серебром дохода, давали бы возможность держать в нем, помимо местного войска, еще целый русский прекрасно устроенный корпус. Император Николай вполне соглашался с этими доводами Паскевича, но предпочитал присоединению Азербайджана к России образование из него независимых ханств в Мешкине, Ардебиле, Тавризе, Мараге, Хое и Урмии, так как прямое присоединение, по мнению государя, неминуемо давало бы повод думать, что Россия стремится водворить свое исключительное господство в Азии, и этим охладило бы дружественные связи с великими державами Европы. Это был довод политики Нессельроде.
