И несмотря на все это, откладывать военные действия было невозможно уже потому, что жители Азербайджана, неуверенные, кому будут принадлежать, начинали тяготиться пребыванием у них русских войск. Случаев буйного ослушания еще пока не было, но многие уходили из своих домов вместе с семействами. Такое положение дел должно было возрождать в персидском правительстве коварную надежду, что его неуступчивость будет поддержана восстанием черни и ненавистью народа к русским. Перед Паскевичем могла возникнуть далеко не веселая перспектива. «Но сего торжества, – писал он еще прежде, – я персиянам не предоставлю и тотчас после разрыва перенесу театр войны из Азербайджана за Кафлан-Кух, в область Иранскую…» Нужно было также показать персиянам, что их расчеты на долгую зиму, на бездорожье, на возможность близкого разрыва между Россией и Турцией напрасны и что войска не остановятся до самых ворот Тегерана.
Случилось к тому же, что, по пословице «нужда сама всему учит», самое главное затруднение, именно движение по глубоким снегам обозов и артиллерии, устранилось. Пущин предложил сделать особые треугольники, употребляемые в Финляндии для расчистки дорог. Их сделали в тавризском арсенале из толстых, сплоченных между собой бревен, окованных железом, запрягли в каждый по четыре пары волов и пустили вперед. Треугольники отлично разгребали снег направо и налево, оставляя за собой сглаженную дорогу, по которой колесный обоз, поставленный на зимние полозья, и пушки могли двигаться хотя и медленно, но довольно свободно.
По плану Паскевича все русские войска, не исключая и бездействовавшего до тех пор Карабагского отряда, одновременно двинулись в глубь Персии, чтобы соединенными усилиями сделать для шаха всякое сопротивление невозможным.
Войска правого фланга, занимавшие под начальством генерала Лаптева Хойскую провинцию и Салмасский округ, должны были занять Урмию и охранять главный корпус от нападения персиян с той стороны и в то же время наблюдать за турецкой границей, на всем протяжении ее от гор Урмийского округа до Хоя и Маку. Войска из Дей-Карагана, предводимые генералом Панкратьевым, двигались по Марагинской дороге, чтобы рассеять персидские войска, стоявшие, в ожидании исхода переговоров, в Мири-Абаде, к югу от Урмийского озера. Карабагскому отряду поручено было овладеть Ардебилем и затем выйти на путь к Тегерану, для соединения с главными силами. А сам Паскевич с центральной колонной выступал из Тавриза на Миане, где стоял авангард барона Розена. Отсюда предполагалось перейти хребет Кафлан-Кух и наступать далее, по Тегеранской дороге, к Зенгаму.
Паскевич ожидал, что совокупного наступления всех русских сил будет достаточно, чтобы заставить шаха просить снова мира. «Если же и сим не ограничится предпринимаемый поход, – писал он государю, – то, приближаясь к Казвину, назначу хана в Гилян, где с радостью, как и во всем государстве, сбросят с себя иго ненавистного правительства».
Вообще эта экспедиция на Астрабад, Гилян и Мазендеран давно уже занимала Паскевича, а при настоящих обстоятельствах казалась ему для наказания персиян средством тем более действенным, что область эта была отечеством Каджаров, составляла собственный шахский удел, и отторжение ее вконец подрывало бы не только нравственный престиж, но и материальные средства персидского властителя. Поэтому, в случае упорства шаха, Паскевич уже заранее предположил с ранней весной, как только морские приготовления в Астрахани будут закончены, двинуть на Астрабад Тенгинский и Навагинский полки из отряда Вадбольского. Начальство над этой экспедицией, по личному указанию государя, предполагалось поручить полковнику Муравьеву как уже бывшему в тех местах и имевшему сношения с соседними туркменами, которые в этом случае могли быть весьма небесполезны.
Но так далеко идти не пришлось. Быстрое наступление русских войск сразу поразило паникой всю Персию. Шах готовился покинуть страну, персидские войска нигде не защищались, и план Паскевича быстро приводился в исполнение. 15 января генерал Лаптев занял Урмию. Урмия – многолюдный город, с порядочной цитаделью и с громадной стеной, укрепленной множеством башен; в историческом отношении она замечательна как родина Зороастра, основателя в Персии огнепоклонства, в политическом – это был главный центр сильного авшарского племени, из которого произошел Надир-шах, а имея в руках это воинственное племя, можно было ручаться за спокойствие всех остальных племен, обитавших вдоль турецкой границы. Тем не менее город сдался Лаптеву без всякого сопротивления. Еще ранее этого Козловский пехотный полк с четырьмя орудиями и сотней казаков, высланный Панкратьевым из Дей-Карагана, под командой полковника Пояркова, вступил в Марагу, и персияне, стоявшие в его окрестностях в числе двух тысяч, отдали город тоже без выстрела. Главные силы Паскевича шли из Тавриза по направлению к Миане, не встречая перед собой нигде и никаких препятствий. А позади них, в самом Тавризе, формировалось двенадцать тысяч местных азербайджанских всадников, готовых содействовать русским в низложении ненавистных им Каджаров.
Самые большие труды и большие результаты военных действий этого времени выпали на долю левого фланга, войскам Карабагского отряда, вызванным сюда обстоятельствами. Совершенное спокойствие, давно уже водворившееся в Карабаге, дало Паскевичу возможность еще в октябре производить Карабагским отрядом небольшие наступательные движения за Аракс, чтобы отвлекать внимание неприятеля от Эривани, на которой в то время сосредоточивались главные усилия русской армии. Начальником Карабагского отряда уже с сентября был генерал-лейтенант князь Иван Михайлович Вадбольский, старый гусар, но еще бодрый, сохранивший весь пыл старинного кавалериста. Он постоянно носил на шее Георгиевский крест как памятник своих заслуг во время французских войн, когда, командуя мариупольскими гусарами под Сен-Дизье, он был ранен в рукопашной схватке с французскими латниками палашом в живот – и остался во фронте.
С беззаветной храбростью Вадбольский соединял и значительную опытность в военном деле. Уже одним умением говорить и обращаться с солдатами, одними заботами о их нуждах, привычках и даже прихотях он показывал себя личностью далеко незаурядной. Солдаты действительно боготворили Вадбольского и в своих разговорах называли его «Николаем Чудотворцем» как по наружному сходству его серьезного, сухощавого лица, обрамленного длинной седой бородой, с изображением святого угодника, так и по доблестям его высокой души.
Но при всех своих достоинствах Вадбольский был слишком стар, чтобы быстро ориентироваться в совершенно новом для него крае, в новых условиях неиспытанной азиатской войны. После французских войн он командовал третьей гусарской дивизией и назначен был состоять при Кавказском корпусе лишь в конце 1826 года, прямо по случаю начавшейся войны с персиянами. Это незнакомство с театром военных действий и с характером неприятеля не замедлило отразиться невыгодно и на его образе действий. Когда Паскевич, озабоченный осадой Эривани, предписал Эристову сделать движение из Нахичевани на Маранду, Вадбольский должен был также перейти Аракс и со своей стороны содействовать Эристову движением на Лори и Агар. Но Вадбольский, перейдя Аракс 8 октября, дошел только до Дарауртского ущелья и 15-го числа вернулся назад к Ах-Углану, оставив Эристова без всякой помощи. Хорошо, что тот, уже занявший в то время Тавриз, не нуждался ни в каком содействии, а могло случиться, что поспешное отступление Карабагского отряда было бы причиной весьма затруднительных обстоятельств и Эристову пришлось бы иметь дело со всей персидской армией, уже не развлекаемой наступлением русских из Карабага к стороне Ардебиля.
