18 декабря скопище Аличулы уже спустилось с гор и вступило в наши пределы. Одна партия отправилась в селение Гавазы для захвата анцухского пристава князя Вачнадзе; другая стала на дороге к Закаталам, чтобы преградить дорогу нашим войскам, а третья, при которой находился сам Аличула, – заняла Цаблуани. В Белоканы явились посланные с требованием, чтобы Муртазали дал в аманаты своих сыновей. Но когда Муртазали, вместо ответа, собрал шестьсот своих односельцев и расположил их возле своего дома, суровый Аличула в ту же ночь с целым скопищем нагрянул на Белоканы, и люди, которым Муртазали доверил защиту себя и своей семьи, позорно бежали при первом его появлении. Очутившись лицом к лицу с трехтысячной партией, верный нам старшина, все еще рассчитывавший, что ему дадут помощь из редута, заперся в крепкой башне, находившейся в его дворе, и решил защищаться до последней возможности. Но Аличула не захотел даже тратить пороха, а тем более крови своих сподвижников: он просто приказал обложить башню хворостом и поджечь его со всех сторон. Громадным костром вспыхнул наваленный валежник, и когда раскалившиеся стены дали трещины, и огонь проник во внутренность жилища, башня рухнула, и под ее развалинами погибли в пламени и сам Муртазали, и все его семейство. В редуте явственно слышали выстрелы и видели широкое зарево, стоявшее над селением, но помощи не дали «по случаю ночного времени и неизвестности о числе неприятеля».
Между тем скопище расположилось в Белоканах как дома, а на следующий день было усилено еще новыми партиями, прибывшими из Дагестана. Эти партии, с пятнадцатью распущенными знаменами, дерзко прошли под пушечными выстрелами из русского редута и с дикой песней «Ля-илляхи-иль-Аллах» соединились с Аличулой. Теперь наступила минута, когда осада грозила уже самому Белоканскому форту, и с высоких валов его можно было наблюдать, как конные партии, рыская по окрестным селениям, сгоняли к Белоканам длинные ряды арб, нагруженных всевозможными осадными принадлежностями. Аличула, очевидно, торопился взятием форта; но русские войска с двух сторон, от Закатал и Царских Колодцев, уже двигались на помощь к атакованному гарнизону. 22 декабря оба отряда соединились под Белоканами и начался последний акт длинной и кровавой драмы 1830 года. К вечеру, после жестокого боя, половина селения перешла в наши руки; но в другой упорно еще держались лезгины, и выбить их оказывалось нам не под силу. Так наступила длинная декабрьская ночь. Густой, холодный туман темной пеленой прикрыл обе враждебные стороны и прекратил ожесточенную схватку. После страшной битвы вдруг наступила мертвая тишина – предвестница новой бури, готовой разразиться с первым лучом восходящего солнца. Но в глухую полночь неприятель снялся с позиции и вместе со всеми жителями вышел из деревни так тихо, что у нас заметили его отступление только с рассветом, когда Белоканы уже опустели.
Этим эпизодом и закончились тревожные события 1830 года в Джаро-Белоканской области.
Паскевич, получив донесение о поражении Аличулы, не мог, однако же, постигнуть, каким образом горцы могли отступить безнаказанно, а жители удалиться в леса, и главное: как они могли вывезти имущество, когда селение взято было приступом? Он справедливо заключил из этого, что преследования или не было вовсе, или оно было слабо, и потому писал в своем предписании к Сергееву, чтобы на будущее время отнюдь не ограничиваться рассеянием скопищ, а преследовать их до последней возможности, «ибо, – как говорит он, – не стоит вовсе разбивать неприятеля и подвергать потерям наши войска, когда мы сами не пользуемся плодами победы». Он даже не верил донесению Сергеева, чтобы лезгины могли потерять восемьсот человек, и впоследствии поручил его преемнику секретно удостовериться в настоящей потере неприятеля.
Недовольный действиями Сергеева, Паскевич отозвал его из Закатал, а начальником Джаро-Белоканской области назначил на место его генерал-лейтенанта барона Розена.
Новый начальник области прибыл в Царские Колодцы 24 декабря, и первая обнародованная им прокламация заключала в себе акт об освобождении ингелойцев. «Каждый из лезгин, – гласила прокламация, – имевший до сих пор какую-нибудь власть над ингелойцами и ениселями, лишается отныне таковой навсегда, и племена сии впредь должны вносить в казну все подати, какие платили они до сего времени лезгинам». Этот важный исторический акт был обнародован 25 декабря, и с ним воспрянула к жизни от глубокой трехвековой летаргии та часть омусульманившейся Грузии, которая так долго томилась в непробудном рабстве.
В таком положении застает Джаро-Белоканскую область 1831 год, начинающий собой новую эпоху Кавказской войны.
Для полноты описанных событий остается сказать еще несколько слов о положении дел в соседней провинции, составлявшей некогда один из гезов вольного джаро-белоканского общества.
Мы уже знаем, что рядом с Джаро-Белоканской областью, между ней и Нухинской провинцией, в нагорной долине реки Гиш и притока ее Курмука, было расположено лезгинское владение, отличавшееся от других джарских обществ тем, что оно имело своих наследственных владетелей. Оно вело свое начало с конца XVI столетия, когда Шах-Аббас, в видах ослабления Грузии, образовал здесь особое султанство и передал его некоему ренегату Али, по имени которого оно и стало называться Али-султанством. Русские из этого названия сделали имя Ели-су, как стали называть и самую речку Гиш. Елисуйские султаны своей осторожностью и предупредительностью сумели сохранить свою власть до времени повествуемых событий, как в среде своих подданных, стремившихся к такой же социальной свободе, какую имели джарцы, так и в ряду наших мусульманских провинций.
1830 год начался в Елисуйском султанстве печальным событием: 9 января скончался старый владетель Ахмет-султан, современник князя Цицианова, первый из елисуйских султанов, признавший над собой главенство России. В мусульманских странах право наследства переходит не по первородству от отца к сыну, а по старшинству в роде – от старшего брата к младшему, и только в случае неимения брата сын может наследовать отцу, да и то только в том случае, если он рожден от законной жены равного происхождения. Покойный султан не имел братьев, а потому законным наследником являлся старший сын его, Имрам-ага; но это был человек слабый, не имеющий собственной воли, способный попасть под какое угодно влияние. К тому же он был женат на дочери Хамед-бека, убитого в деле с русскими, и находился во враждебных отношениях к казикумыкскому дому. Последнее обстоятельство не могло не породить массу затруднений, так как дружеские связи с казикумыкскими ханами обусловливались тем, что елисуйцы в летнее время пасли свои стада в Казикумыке. Все это сознавал сам покойный султан и во время своих отлучек поручал управление страной второму сыну, Мусса-аге, человеку хороших правил и преданному России. Это же остановило на нем и выбор Паскевича. Нарушение первородства не вызвало в народе никакого неудовольствия, потому что елисуйские султаны редко наследовали по праву, а назначение их зависело чаще всего от влияния сильных соседей или от местного джамата, голоса которого также приобретались деньгами или склонялись силой оружия. Народ давно привык к подобному порядку вещей и подчинялся ему беспрекословно.
Мусса-ага правил страной недолго, но успел оказать крупные услуги русскому правительству, удержав спокойствие в своем султанстве в то смутное время, когда соседняя с ним Джаро-Белоканская область была объята пожаром восстания. Елисуйцы не только исполняли все указания Сергеева, но высказывали не раз случаи замечательного самопожертвования при исполнении обязанностей, которые требовались от них во имя русского дела. Был, например, такого рода случай. Во время открытия управления Джаро-Белоканской областью, в Елисуйском султанстве появился беглец из Шекинской провинции, лезгин Мустафа-Кадано-оглы, известный своими разбоями. Можно было полагать, что его появление имело какую-либо тайную связь с происками Шабана или Гамзат-бека, а потому Сергеев потребовал немедленной его поимки. Мусса-ага послал за ним четырех своих есаулов, приказав им доставить Кадано живого или мертвого. Беглец был настигнут в деревне Бабурле, по дороге в Нуху, но, запершись в сакле, защищался с такой отвагой, что из четырех есаулов трое пали под его ударами, и только последний убил его самого и захватил в плен его товарища.
