Подумав однажды, что склонность пристёгиваться или не пристёгиваться ремнём безопасности выступает индикатором степени фаталистичности сознания конкретного водителя, я увидел, что машина ставит человека перед рядом важных вопросов, связанных со свободой и ответственностью. Мы соблюдаем правила потому, что это кажется нам целесообразным, или просто потому, что это правила? Возможно, у меня барахлит или начисто отсутствует так называемое правовое сознание, но жизнь всегда шире отстающих от неё норм. Может быть, где-то и возможно следовать каждой букве требований ПДД, не знаю. Личный опыт говорит о том, что слишком часто возникает дилемма «доехать или соблюсти». Поэтому все водители систематически и сознательно нарушают правила дорожного движения. Я не верю, что есть другие водители. В правилах (написанных не «кровью», а людьми, причём довольно посредственными) слишком много положений, верных лишь применительно к идеальным лабораторным условиям.
Если бы все строго придерживались требований знака «Уступи дорогу», никто никуда бы не доехал. Поэтому одни буквально расталкивают поток, выезжая со второстепенной, а другие не сильно им препятствуют. Не сегодня, так завтра придётся поменяться местами. Правила проезда перекрёстков у нас тоже работать не могут, равно как и требования о соблюдении безопасных дистанции и интервала. Эти и подобные нормы следует признать хорошими, но невыполнимыми, то есть идеалистичными. Я не понимаю, чем опасна скорость выше разрешённого 90-километрового максимума на загородной гладкой трассе при условиях сухого покрытия и хорошей видимости. Я убеждён в том, что трезвый идиот или даже просто неопытный водитель стократ опаснее адекватного человека, выпившего две-три рюмки.
Неписаным правилам не учат в автошколах. Каждому новообращенному приходится постигать их в боевых условиях. Об этом конфликте школьной теории и реальной практики хорошо писал лётчик Покрышкин, долго числившийся в авиационных еретиках, пока не смог доказать правоту своих взглядов в боях.
Теперь я веду летоисчисление по автомобилям — «три машины тому назад». Смену времён года ощущаю, городской житель, тоже через них. Лето заканчивается, когда начинает расти продолжительность полного прогрева двигателя. В какое-то утро я обнаруживаю на ветровом стекле мокрые бурые листья. Потом стекло за ночь затягивает инеем и даже наледью, которую приходится с усилием соскребать (самое противное, когда умудряется обмёрзнуть внутренняя сторона стекла). Зима приходит раньше календарного декабря — в день, когда я меняю резину.
Зимой во Владивостоке с его сравнительно мягкими температурами, но постоянными ветрами (у нас даже рекламные растяжки дырявят, чтобы не сорвало; иногда всё равно срывает) холодно людям и терпимо машинам. И всё-таки как им, наверное, грустно засыпать на мёрзлой стоянке, надеясь только на то, что утром придёт хозяин. А если не придёт?
Сама ты даже проснуться не сможешь.
О приближении весны свидетельствует утренний руль, перестающий холодить руки. Становится приятно дойти до стоянки без шапки. Если ты завёл машину издалека, с брелока, то к моменту погружения в салон стрелка температуры уже сдвигается с мёртвой точки. Фары можно не зажигать — светло. А потом приходит миг, когда ты выключаешь работавшую всю зиму печку и с удовольствием приоткрываешь окна, чтобы вместе с ветерком впустить в салон звуки городской жизни. В пробках становится слышно, как периодически включается вентилятор дополнительного охлаждения двигателя. На заливе ещё сидят последние отчаянные рыбаки, но ветер-«южак» уже ломает лёд, обнажая неожиданно ярко-синее, забытое, спрятанное от нас море. Приближается новое лето. Дожили!
В 1997 году, когда ты сходила в Японии с конвейера, я уже поступил в университет. Пока я сидел бездарно на лекциях, ты наматывала на свои привода первые сотни и тысячи километров. Была юна и замечательно здорова. Интересно, как всё это выглядело. Завод фирмы «Тойота», работяги у конвейера (на кого похожи японские работяги?). В сверкающий снаружи и изнутри двигатель залили нужные жидкости. Какой-то автомобильный акушер впервые завёл твой мотор, воткнул селектор автомата на D, отпустил тормоз и чуть придавил педаль газа. Из выхлопной трубы взлетело почти незаметное паровое облачко — ты начала дышать. Ты испуганно или восторженно прислушивалась к новым ощущениям, готовилась к великим открытиям и свершениям, поигрывала оборотами, переминалась с колеса на колесо.
Тебя привезли в автосалон, всю с иголочки блестящую. Пришёл свататься японец — твой первый владелец. Как он выглядел, кем работал? Мы никогда не узнаём этого. Иногда мы находим в машинах сервисные книжки, какие-то мелочи, догадываемся, был ли это мужчина или женщина. Одни обнаруживают в уголках бардачков заколки и запонки, другие — диски с музыкой, неиспользованные презервативы, монетки с дырками, жвачку, карандаши, обёртки, деньги, солнечные очки. Материальные чешуйки чужих, японских судеб. «На подушке осталось пара чёрных волос…» В ногах переднего пассажира торчит обязательный фальш-фейер, аккуратный красный цилиндрик, который потом весело где-нибудь зажечь — с друзьями, по пьянке, на шашлыках… Находишь на внутренней стороне капота, на агрегатах двигателя, на междверных стойках наклеечки с иероглифами о замене масла, антифриза, ремня ГРМ и гадаешь: по каким дорогам она ездила, кого возила, что видела?
Они не любят рассказывать нам о своей прошлой жизни. Мы никогда не видим их на лентах конвейеров или в автосалонах. Более того: это раньше, когда каждый уважающий себя приморец имел «паспорт моряка», дающий право льготного привоза автомобиля, мы тысячами паломничали в Японию, по-любительски зарабатывая потом на перепродаже. Рынок разросся, устаканился, приобрёл более или менее цивилизованный облик. Лава постепенно остывала, приобретая устойчивую форму. Появились системы аукционных заочных покупок. Теперь мы впервые видим автомобиль вживую уже во Владивостоке — в порту или на таможне. Иногда мне кажется, что их вообще не делают люди. Разве возможно такое изготовить руками? Их сотворяет какой-то морской японский технологический бог, внешне похожий на прародителя фирмы «Тойота». Они возникают ниоткуда посередине Японского моря. Их вылавливают тралами российские браконьеры, чтобы доставить дорогостоящий улов в порт. Здесь они испуганно сползают на берег и ищут хозяина. Надеясь найти хорошего, заботливого. Некоторым выдают паспорта «с нуля», другим достаются документы безвременно ушедших собратьев — с иными датой рождения и даже ФИО. Эти машины, которые называют конструкторами, проведут всю свою последующую жизнь под легендой, подобно иностранным разведчикам.
Полигамному охотнику, мужчине хочется овладеть всеми машинами. В «тест-драйве» мне слышится не только «драйв», но и «тестостерон».
Хочется попробовать со всеми, даже с теми, которые под себя никогда бы не купил. Свежая машина подобна «неиспорченной невесте» из чопорного прошлого, объявление о продаже — заявлению о разводе. Решил уже продать, а всё равно больно и жалко. И предателем себя чувствуешь, и боишься, что машина всё узнает (а она узнает), и ругаешь себя. Но всё это — до того момента, пока не сядешь в новую машину. А проданной дадут новые номера, как женщине дают новую фамилию, и другого наездника. Потом ты заметишь её в городе и испытаешь странное чувство, представив, как теперь её руль держат другие руки, а на педали жмёт другая нога.
