— Только себя не надо обманывать, — парирует мой государственник, твердолобый, как ему и положено. — Покупая секонд-хэнд, ты сознательно встраиваешься в систему ценностей якобы ненавидимого тобой буржуазного мира. Ты необходим тем участникам этой пирамиды, которые находятся ступенькой выше. Им, находящимся под гипнотическим управлением рынка, пора менять машину, и они продают её тебе. Вы дополняете друг друга. Ты покупаешь подержанное просто потому, что у тебя нет и никогда не будет денег на новое. Ты менее успешен, чем стоящие ступенькой выше, вот и всё. Ты научился утешать себя тем, что ты якобы честнее и умнее, но это лишь защита, самоуспокоение. Если бы ты только мог — с удовольствием перепрыгнул бы на ступеньку выше, надел бы костюм и купил в автосалоне новый, муха не сидела, автомобиль. Ты критикуешь это общество потому, что занимаешь в нём не самую выгодную позицию. Я же знаю, ты тайно мечтаешь о «Крузаке», но никогда не сможешь себе его позволить. Твоя нынешняя машина, между прочим, тоже не по карману большинству жителей России. Ты купил её за восемь тысяч долларов, а у других нет и таких денег. Ты выступаешь против сверхдоходов — давай пойдём дальше. Морально ли вообще иметь машину, тем более иностранную, в бедной стране? Допустимо ли импортировать иномарки, когда селу не хватает тракторов? Давайте тогда вообще не будем ничего производить. Закупим машины в Японии, еду — в Китае. Армию арендуем у НАТО. Будет очень весело, но чем всё завершится? Даже с точки зрения банального экономического прагматизма, который я никогда не считал главной движущей силой человечества, этот путь деструктивен. Мы получаем иномарки в обмен на нефть, которой по нормальной цене уже не хватает нашему селу и нашей промышленности. Россия никогда не будет богатой страной в западном понимании этого слова. Да и не надо. Но если приходится выбирать — тогда я за отечественный автопром, как это ни дико говорить мне, дальневосточнику, и за общественный транспорт. Иначе нужно оставить мысли о нашей принадлежности к великой культуре. Иначе здесь никогда не родится новый Гагарин. Ты недоволен правителями, а если завтра Путин с Медведевым и правда пересядут в «Волгу», ты готов ответить за свои слова и отказаться от иномарки? Твоя любовь к машинам вообще подозрительна. Она имеет отношение к мизантропии. Автомобиль разрывает связи человека с другими людьми.
— Но может быть у меня хобби? У меня не осталось других увлечений, только работа и машина. Машина для меня — явление иного порядка, чем одежда или даже квартира, которой у меня нет и, возможно, не будет никогда. Я считаю принципиально неправильным способом проживания жизни зацикленность людей на «шопинге» и «ремонте». Не всё ли равно, понесут тебя из «отремонтированной» квартиры или нет? Да, у меня есть машина. И хватит на этом собственности. Не нужно обрастать вещами, как корабль ракушками. Машина — это вообще не вещь. Это воплощённая свобода, красота и сила.
— Не уходи в сторону, меня ты не сможешь обмануть. Разве не буржуазные мысли посещают тебя, когда ты едешь утром на работу, развалившись один в своей большой серебристой машине, а на улице холодно, противно, грязь, дождь, — и видишь унизительную очередь на маршрутку? Ты-то у нас — «успешный». Взял и заработал на машину. А они — не заработали. Пусть пеняют на себя, да?
— В этом смысле постперестроечный Владивосток как раз демократичнее некуда. Машины успели купить, пожалуй, все желающие. Не повышались бы пошлины — и остальные бы никуда не делись. У каждого бомжа было бы по автомобилю.
— И всё-таки не уходи от темы. У многих добросовестно работающих людей никогда не будет денег на машину. Не тебе, записному критику послесоветского периода и рыночного общества, это отрицать.
— А что я должен делать, по-твоему? Уйти в теплотрассу или упасть в канаву, если я не приемлю сложившийся в стране порядок? Глупо погибнуть, пойдя с булыжником на Кремль? Не дождётесь. Я переживу вас всех. Приспособлюсь даже к этим волчьим условиям. И к любым. Потому что я неглуп, энергичен и крепок. Вдобавок — молод, пока. Такие нужны всегда и везде. И у меня всё будет, да.
Но не в этом дело. Пусть у меня лично — всё хорошо. Почему из-за этого я должен быть доволен всем, что вокруг? Это логика сытой свиньи, не видящей дальше своего корыта. Мой «дом» и «сад» — это атомоход на полюсе, АЭС в Африке. Бывшие союзные республики, где я никогда не был и где побывал бы гораздо охотнее, чем в ваших заплывших дурным больным жиром Бали, Египтах и что там ещё есть, на Канарах разных.
И так далее.
3
Они ещё корректны, эти чиновники и артисты, критикующие правый руль. На интернет-форумах можно прочитать неприкрыто искренние мысли, лишённые даже самоцензуры: «Хватит ввозить металлолом из Японии, пусть дальневосточная сволочь идёт работать». Через этих откровенных юзеров, спасибо им, я стал лучше понимать, что вообще происходит в России в последние два десятилетия. И как понимать войну в Чечне — апофеоз перестройки. Каково было чеченцам, которых так называемое общественное мнение поголовно превращало в каких-то выродков, прирождённых террористов, заслуживающих одного только уничтожения? Мы, «дальневосточная сволочь», оказались в аналогичной, хотя и более мягкой ситуации. В Чечне температура оказалась выше — вот и полыхнуло, только и всего.
Раздваиваясь, я пытаюсь балансировать, преодолевая ограниченность каждой из позиций. Удержать и накрепко связать, примирить и переплавить свои антагонистические половины, получив на выходе, если этот выход вообще есть, что-то новое и прекрасное. Мы все правы, все. Если москвичей или тольяттинцев поменять местами с приморцами, ничего не изменится. Мы просто получим новые условия и тексты новых ролей. Между нами нет коренных ментальных противоречий. Все мы — взаимозаменяемые люди, универсальные артисты, которым достались разные амплуа. Приморцы выбрали правый руль не из вредности. Они оказались в таком скрещении времени и пространства, в котором логичнее всего было поступить именно так. У нас не было выбора в строгом смысле слова, была предопределённость. Другое дело, что со временем поначалу незначительные отличия становятся обособляющим культурным фактором.
В России формируются две отдельные нации. Условно их можно обозначить «бедные» и «богатые». Социальный разлом сочетается с ментальным и территориальным, который в нашем случае усугубляется мнимым, искусственно раздутым конфликтом правого и левого рулей. Предлагая поднять автопром, сконцентрированный на берегах Волги, Москва бьёт по Дальнему Востоку, и без того полупустому. Именно полупустому, а не полуполному. Ассоциации с известным психологическим тестом здесь неуместны, двух оценок быть не может.
Мы падаем в пропасть непонимания. Между не оформившимися до конца, но уже обозначившимися, почечно набухшими нациями занимается вялотекущая гражданская война. Пропасть ещё не глубока смертельно, потому что на её краях стоят люди, которые в основном сидели за одной партой советской школы. На любой из сторон находиться просто. Сложнее стягивать пропасть мостом. Иногда это вообще невозможно. Но пытаться надо всё равно.
Мне нравится революционный пафос праворульной религии, её бунтарство, освобождение от стереотипов. Но я вижу и её взрывной, сепаратистский потенциал. Заявления лживых чиновников о том, что наши акции протеста финансируются из-за рубежа, — это, конечно, бред. Но теоретически эта болевая точка действительно может быть использована как инициирующее взрывчатое вещество. Возможно всё — вот единственное, чему нас учит история. До сих пор правый руль фактически работал на сохранение российского присутствия на Дальнем Востоке. Он же может стать линией разлома, диалектика очень простая. Появится особая нация — тихоокеанцы или дальневосточники, да хоть праворульщики. Точно так же на маленьком Корейском полуострове полвека назад из одной нации образовалось две. Дело не в крови. И разные крови сплошь и рядом сплавляются в одну нацию, и одна кровь делится на разные. Дело в другом. В культуре, религии, ценностях, образе жизни.
