Каков же приговор истории? В начале 1915 года Трубридж сказал Рэю, что должен был, несмотря на его совет, навязать бой «Гебену». Рэй ответил, что его неправильно поняли, что он сам «был удивлен, когда Трубридж объявил, что прекращает погоню». Но ответственность никогда и не возлагали на Рэя, решал адмирал и только он, какие бы советы ни давали подчиненные. То, что Милн — и Адмиралтейство — поставили адмирала в крайне трудное положение, не отрицал никто. Но совершенно ясно, что, отказавшись от преследования «Гебена» и вернувшись к входу в Адриатику, Трубридж совершил страшную ошибку. Австрия еще не воевала, да и после того, как она вступила в войну, ее линейный флот не сделал ни единой попытки прорваться в Средиземное море. С другой стороны, если бы Сушон принял бой, 4 броненосных крейсера могли атаковать «Гебен» с двух бортов. Это вынудило бы его разделить огонь, и англичане имели все шансы нанести ему такие повреждения, которые заставили бы «Гебен» укрыться в ближайшем порту. В итоге Сушон не достиг бы своей цели, пусть даже это и стоило бы потерь эскадре Трубриджа. Решение коммодора Харвуда атаковать с 2 легкими и 1 тяжелым крейсерами германский карманный линкор, вооруженный 280-мм орудиями — прекрасный пример того, как следовало действовать. С другой стороны, если бы Сушон решил уходить, «Гебен» мог израсходовать боеприпасы в напрасной стрельбе на предельных дистанциях (разве что было бы очень удачное попадание…), и таким образом был бы обезврежен. Именно так и произошло при стрельбе эскадры Стэрди по кораблям Шпее.
Но, если это окончательный вердикт по делу Трубриджа, получается, что он совершенно правильно обвинял Адмиралтейство в некомпетентности. Лорды попали в капкан, которого избежал германский Адмиралштаб. Они решили — совершенно безосновательно — что радиосвязь позволит им взять на себя руководство операциями на заморских театрах, вместо того, чтобы предоставить это командующим на местах, находящимся в несравненно лучшей позиции. Во-вторых, поскольку Морской Генеральный Штаб был недавним нововведением, ни Первый Морской Лорд, ни начальник Штаба не знали, как его использовать. Баттенбергу и Стэрди, вдобавок, приходилось бороться с энергичным Первым Лордом Адмиралтейства, который не желал оставить руководство морскими операциями в руках профессионалов. Более того, все трое в эти первые решительные дни войны были настолько заняты проблемами импорта, что их решения часто оказывались непродуманными, их приказы — торопливо написанными и допускающими двоякое толкование. И то, и другое было принципиально ошибочным, как бы Черчилль ни отрицал это в своих мемуарах.
Остается доля ответственности Милна за уход «Гебена». Попросту говоря, он всегда на один ход отставал от противника. Он следил за прикрытием французских войсковых конвоев на западе, а «Гебен» шел на восток. Второй ошибкой была передача подчиненным, Трубриджу в частности, двусмысленных инструкций Адмиралтейства без малейших разъяснений. Но, если Милну не хватало качеств, необходимых для самостоятельного командования театром, он был далеко не единственным британским главнокомандующим, чьи планы были расстроены непродуманным вмешательством Уайтхолла. Как мы увидим далее, иногда такое вмешательство приводило к катастрофическим последствиям, хотя и не имевшим столь длительного воздействия на ход войны, как бегство «Гебена» и «Бреслау».
Сначала Адмиралтейство считало бегство «Гебена» чуть ли не собственным успехом, но потом и до него дошло, какие серьезные последствия будет иметь прибытие «Гебена» и «Бреслау» в Константинополь. Это означало не только необходимость держать линейные крейсера в Средиземном море. По словам Черчилля: «Неотвратимое бедствие обрушилось на Турцию и Средний Восток». Турция присоединилась к Центральным Державам, англичане получили кровавые и унизительные кампании в Дарданеллах и Месопотамии, Россия была изолирована от союзников. Однако утверждение, что именно закрытие проливов привело к военному краху России, выглядит все-таки преувеличением.
В середине сентября Черчилль написал вице-адмиралу С. Г. Кардену, таланты которого более подходили для поста Суперинтенданта мальтийских доков, чем для командования флотом:
«Примите командование эскадрой возле Дарданелл. Вашей единственной задачей является потопление «Гебена» и «Бреслау», если они выйдут, под каким бы флагом они это ни сделали. Мы не воюем с Турцией, но адмирал Сушон командует турецким флотом, и немцы в большой степени контролируют его».
Странно: обжегшись на Милне, Черчилль снова нашел «подходящую» кандидатуру. Но Сушон был слишком крупной акулой, чтобы попытаться так просто кинуться в лапы мощного флота союзников. За два месяца он сделал гораздо больше, чем адмирал Лимпус совершил за много лет. Сушон сумел вернуть к жизни издыхающий турецкий флот, все 3 «линкора» которого были броненосцами, построенными еще в XIX веке. Он помог фон Вангенгейму и фон Сандерсу раздуть пламя ненависти к Черчиллю в сердцах турок. Ведь тот захватил почти законченные на британских верфях 2 турецких дредноута, которые теперь получили названия «Азинкур» и «Эрин». В последнюю неделю октября он выбил последние козыри из рук колеблющихся. По секретному соглашению с Энвером, Сушон ввел турецкую эскадру в Черное море, якобы для учений. Чуть позднее он сделал то, что в действительности явилось неприкрытым актом агрессии, как нападения японцев на Порт-Артур и Пирл-Харбор. На рассвете 30 октября «Гебен» открыл огонь по Севастополю, «Бреслау» — по Новороссийску, крейсер «Хамидие» — по Одессе. На следующее утро русский посол в Константинополе затребовал паспорта, почти сразу за ним последовал его британский коллега.
Практически вся русская историография единодушна в оценке эпизода с «Гебеном». Это не что иное, как гнусные происки британского империализма, который злонамеренно помешал доблестным русским воинам овладеть вожделенными проливами. При этом-де британское Адмиралтейство (истинный виновник странного «прорыва») пошло на прямое предательство интересов союзника. При этом мы видим довольно странное единодушие как марксистов, кричащих об «империалистических интересах», так и царских офицеров, для которых «англичанка всегда гадит». Но так ли это на самом деле?
Если бы англичане действительно желали усилить турецкий флот, то им просто не следовало захватывать построенные турецкие дредноуты. Появление в составе оттоманского флота «Султана Османа I» никак не меняло стратегическую ситуацию ни в Северном море, ни в Средиземном. Уже в 1914 году обычные дредноуты почти потеряли свое боевое значение. Адмирал Джеллико ничего не выиграл, получив «Азинкур», зато политические отношения между Великобританией и Турцией были испорчены очень серьезно. Поэтому конфискация, по крайней мере, этого конкретного корабля (мы пока не будем говорить об «Эрине») выглядит грубейшей ошибкой. Безусловно, не конфискация турецких линкоров предрешила вступление Турции в войну, однако она оказалась очень серьезным аргументом в пользу такого решения. И появление на Черном море «Султана Османа» изменило бы ситуацию ничуть не более, чем появление «Гебена», даже переименованного в «Явуз». Более того, этот корабль не имел превосходства в скорости над строящимися русскими линкорами.
Почему-то никому не приходит в голову более простое объяснение. Адмиралтейство в начале войны совершило столько ошибок, что их хватило бы на два — три года. Вспомним хотя бы подготовленную общими усилиями катастрофу при Коронеле, трагедию 7-й эскадры крейсеров и многое другое. На этом фоне эпизод с «Гебеном» выглядит почти незаметной мелочью. При этом не следует говорить о какой-то «стратегической ошибке», просто Адмиралтейство заблудилось в трех соснах.
