Рис. 34. Терракотовая плинфа, найденная поблизости от храма в Вейях. Она лежала на гребне крыши храма и служила постаментом для одной из статуй аполлоновской группы.
Наилучшее выражение этрусский анимализм нашел в больших бронзовых скульптурах. Одна из них имеет прославленную историю. Знаменитая волчица, сейчас выставленная в Капитолийском музее в Риме, датируется – как и группа вейянских статуй – самым концом VI в. до н. э. Она была перевезена из Этрурии в Рим, где считалась символом Вечного города. Затем она исчезает – где находилась все это время, остается тайной – и вновь появляется в X в., став гордостью Латеранского дворца. Два близнеца, кормящиеся из сосков волчицы, – работа ренессансного художника. Напряженность и необузданность волчицы сразу же напоминает стиль мастерских в Вейях; возможно, Аполлон и эта бессмертная бронзовая скульптура появились на свет в соседних мастерских.
Вследствие почти тотальной гибели древних росписей фрески из Тарквинии, Кьюси и Орвието представляют собой исключительно интересную и ценную коллекцию (фото 20—27). От картин того времени не осталось практически ничего; дерево и холст, на котором они были нарисованы, погибли во влажном климате Греции и Италии. Лишь в жарком, сухом климате Египта сохранилось несколько очень средних портретов римского периода. Живописное искусство античности известно нам в первую очередь по этрусским гробницам и по росписям в Помпеях и Геркулануме. Несколько случайно сохранившихся фрагментов греческой живописи демонстрируют, что и в этой области греческое искусство зачастую не знало равных. Росписи из римской Кампании – всего лишь его бледная имитация. Этрусское же искусство со всем своим архаизмом, даже находясь под непрерывным эллинским влиянием, ухитрилось оставить печать гениальности на своих шедеврах, образующих запутанные серии и даже сегодня производящих чарующий эффект на зрителя.
Вот что восторженно писал Д.Х. Лоуренс в своей книге «Этрусские местности» после посещения кладбища в Тарквинии:
«Этрусские изображения обладают неким чарующим свойством. Эти леопарды с высунутыми длинными языками, эти морские коньки, эти загнанные олени, пораженные в бок и в шею, – они захватывают наше воображение и больше не покидают его. Мы видим волнистую кромку моря, резвящихся дельфинов, ловкого ныряльщика и малыша, поспешно взбирающегося вслед за ним на скалу. Вот бородатые мужчины лежат за пиршественными столами – как они поднимают таинственное яйцо! И женщины в конических головных уборах, как странно они наклоняются вперед, с позабытой нами нежностью! Нагие рабы весело нагибаются за кувшинами с вином. Их нагота служит им одеждой, более привычной, чем ткани. Изгибы их членов говорят о жизнерадостности, которая еще сильнее ощущается в конечностях танцоров, в больших, длинных руках, вскинутых вверх и полных танца до самых кончиков пальцев, танца, который клокочет в них, как течение в море, словно через них проносится течение какой-то иной, сильной жизни, столь отличной от наших нынешних вялых течений, будто они черпают свою энергию из иных глубин, нам недоступных».
Те, кто спускался в расписные гробницы Тарквинии, сразу же поймут восхищение Лоуренса, а может быть, и сами его испытают. Нигде этрусский гений не нашел более свободного выражения, чем в смелом лиризме этих сцен. Тем более достойно сожаления постепенное разрушение этих произведений искусства. Однако оно неизбежно. Пока гробницы оставались запечатанными, краски, недоступные действию воздуха, не меняли цвета, и редкая свежесть их тонов поражала и очаровывала первых людей, проникших в девственные усыпальницы. Но как только гробница оказывалась открыта, пагубное воздействие влаги и воздуха становилось неотвратимо.
Количество расписных гробниц, открытых на сей момент, достаточно велико: более шестидесяти в Тарквинии, около двадцати в Кьюси, а также некоторое количество в Керах, Вейях, Орвието и Вульчи. И это лишь официально посчитанные гробницы. И к несчастью, росписей в них сохранилось крайне мало. В Тарквинии фрески еще можно разглядеть всего лишь в двадцати гробницах. В Кьюси росписи почти полностью исчезли. Однако на помощь археологии в попытке их спасти приходят научные методы. Римскому Институту реставрации, имеющему и самое современное оборудование, и опытных сотрудников, в нескольких случаях удалось снять со стен наиболее сильно поврежденные фрески. Затем их закрепляют на холсте, тщательно реставрируют и, наконец, выставляют в музеях, где им больше не грозит опасность. Превосходный пример – фреска из гробницы Триклиния, спасенная наукой от неминуемой гибели.
Изучая небольшую коллекцию погребальных росписей в музеях, мы можем понять технику этрусских художников. Они рисовали на свежей штукатурке, которой заранее покрывали каменные стены подземных камер. Контуры и фигуры, как правило, очерчивались предварительно. Краски, которыми пользовались живописцы, были простыми и – по крайней мере, в самый ранний период – немногочисленными, зато они давали яркие и приятные тона. Большие поверхности закрашивались одним цветом, и их соседство создает чарующие контрастные эффекты.
Важнейшее качество этого искусства заключается в прорисовке линий и мастерстве рисовальщиков. Здесь мы снова сталкиваемся с этрусским пристрастием к схематичному и стилизованному, к движению и к жизни. Разумеется, образцами во многих случаях служили греческие картины и вазы, и в некоторых случаях греческое влияние оказывается столь сильным, что невольно возникает мысль, будто к данным работам приложили руку выходцы из Греции. Но этрусский темперамент находит явное выражение в невнимании художника к точной анатомии и удовольствии, с каким он подмечает конкретные жизненные детали.
В VI в. до н. э. тарквинийская живопись обладает простотой и наивностью архаического искусства. Применяемая палитра относительно бедна и ограничивается важнейшими цветами. Выбор тем широк и разнообразен, сцены из повседневной жизни перемежаются религиозными и мифологическими сюжетами. В V в. цвета становятся богаче, а влияние аттической краснофигурной керамики придает росписям утонченность и виртуозность. Сюжеты лишаются былого разнообразия; постоянно повторяется тема пира, который изображается на задней стене гробницы в окружении сцен с музыкантами и танцовщиками на боковых стенах.
С V в. до н. э. до конца эллинистического периода
VI и начало V в. до н. э. были, как мы видели, периодом относительной изоляции Этрурии. Уход этрусков из Рима, а позже потеря Кампании вкупе с одновременными угрозами со стороны кельтов, греков и римлян, объясняют, почему Этрурия вступила в эпоху экономического и культурного упадка. Связи с Грецией и Великой Грецией лишились интенсивности, что имело тяжелые последствия для этрусского искусства. Но эти связи, пусть ослабев, все же не прерывались окончательно, как иногда утверждается. Найденные в этрусских гробницах греческие краснофигурные вазы, датирующиеся V в. до н. э. и позже, – достаточное доказательство непрерывности контактов. Пусть греческое классическое искусство не вызывало восхищения в этрусских мастерских и не становилось объектом для подражания, но это вовсе не потому, что этруски были с ним незнакомы. Просто этрусские художники, не интересовавшиеся анатомией и гармонией форм, были не способны оценить божественную уравновешенность греческих скульптур работы Фидия и его современников. Этруски предпочитали придерживаться старых образцов, которые удовлетворяли их страсть к поразительным эффектам и стилизации. Это объясняет, почему архаизм так долго держался в Этрурии.
