* * *
Всё сильно изменилось, когда Митя попробовал Его Величество Ширево. Сначала всё как обычно, как с травой, ходил за дынными жвачками и колой к метро. Кока-колой удобнее блевать, она сладкая, выходит из жерла пенящимся, слегка газированным фонтаном, а дынные жевачки удачно оттеняют вкус cola-вращения.
Дозняк обычно приходит осенью, и после первой зимы с ним – запоминаешь его на всю жизнь. Неслись девяностые, один из августов, стало рано темнеть. У метро «Пионерская» был целый ларёчный лабиринт. Помимо сигарет, колы и жевачек, там продавались хорошие шприцы. В аптеках нормальных шприцев не было, а вот ларёчники, почувствовав спрос, пошли на встречу конъюнктуре, почти все ларьки имели уголок с баянами. Наркоманы, чтобы каждый раз не спрашивать и не палиться, учились боковым зрением находить места в ларьках, в которых были шприцы и даже определять их марки, не подходя к витрине, просто по силуэту, бело-прозрачному оттенку.
* * *
Этика и эстетика внутривенного употребления при ежедневной практике быстро открывают вам, что шприцы бывают трёх типов:
1. «Луер» – с пластмассовым поршнем и иглой девяткой – это худший вариант из возможных. Поршень из цельной пластмассы не ходит, а если ходит, то рывками, и ссыт ширку внутрь баяна. Игла «девятка» существует, чтобы колоть ей в жопу, и оставляет в веняке такое дупло, что можно сдохнуть от потери кайфа, который весь рискует вытечь вместе с кровью. Баян «Луер» – говно по всем параметрам, и пользоваться им можно только в экстремальных случаях.
2. Баяны с резиновыми поршнями – наши клиенты. Поршень ходит мягко, без рывков, послушно исполняя отточенное веление тренированных пальцев. Таких было много видов, любого калибра, от одного до ста кубиков. По тем дознякам, самый грамотный для ширки баян был на пятёрку «квадратов». Всё, что больше десятки, это к марцефальщикам. Для ширки десятками пользовались только те, кто брал «воду» или «мочу» на Некрасовском и в гостинице «Октябрьская». Колючки в этих боингах были получше, хорошей стали и заточки – тройки, четвёрки и шестёрки. Но для нежных, исколотых колодцами ручек, с выжженными ангидридом и демидролом венами, для ширяния в капилляры на пальцах и оборотках рук они тоже годились хуёво. Что уж говорить о ширянии в пах и хуй, столь жизненно необходимом некоторым особенно продвинутым товарищам. Для таких существовал пункт 3.
3. Инсулиновые однушки – тогда, когда герыча ещё не было, однокубовые шприцы использовались только для «кислоты», но этого нельзя сказать об инсулиновых съёмных иглах. Эти шприцы покупались торчками именно из-за этих игл-капиллярок, которые практически не оставляют следов, если, конечно, не ширяться каждый день по три-четыре раза. В этом случае от инсулинок «дороги» возникают по очереди, а не в виде десятибалльных перманентных пробок в запёкшихся корках, ветвящихся на все руки и ноги, и «колодцев» во всех узловых центрах. Считать себя оборудованным можно было после покупки инсулиновой колючки и прорезиненного баяна, естественно, пользовались им многоразово, старались индивидуально.
* * *
Сначала Митя по-простому начал покупать ширку у Бадяла, которого знал по садику. Но надо было видеть всю эту компанию! Ах, как это было круто – торчать! Ах, как это было круто – заморачиваться!!! Митяй предался наркотикам всей душой, сначала следуя общей моде, а потом уже втянулся и самоидентифицировал себя с ними абсолютно.
Я в то время взял отпуск, тусовался в сектах и путешествиях по Сибири и Туве. А по приезду, когда увидел Митю, нарко-кармические силы, видимо, уже необратимо ухватили его за то тайное местечко, ту тайную струночку, которую так нежно согревают внутри наркомана опиуха и герыч. Уж не помню, за что, но с ещё парочкой человек для комплекта Митю первый раз приняли на кичу, кажется, украли они что-то. В тюрьме на Металке Митя сидел не очень, но была в прошлом мажорская мама, которая по жизни Митю спонсорила. Не оставила она его и в тюрьме, в трудную годину. Загоняла ему хавчик, курево и бабки, он делился и сидел путём. Прошёл срок, Митя откидывается с зоны, мама его одела и обула:
– Митенька, родной, я скоро уезжаю в Америку работать, ты уж веди себя хорошо.
– Конечно, мамочка! – Через неделю у Мити уже дозняк, через два месяца – первое дело в ментовке, ещё через две недели Митя снова закрывается в Кресты, и светит двушка. Мама собрала вещи и свалила в Штаты работать бэбиситтером. Впрочем, положняком загоняла ему в зону по сто пятьдесят – двести баксов в месяц. В этот раз на тюрьме Митя пересёкся с Варёным, он же Тело, он же Кутузов. Варёный его подтянул на тюрьме, но Митя, увы, тяни не тяни, по жизни был крыса и стукач. Короче, прошло ещё два года, всем уже нормально за двадцать, я уже прихожу к окончательному прощанию с торчем, многие гикнулись, многие сидят, многие ещё торчат. Митя выходит из тюрьмы.
Тем временем его мама приезжала за два года один раз, сделала «евроремонт», купила мебель, технику, положила на столик в кухне две штуки баксов для Митеньки и свалила назад, работать в Америке, так и не повстречавшись с сыном. Митя пришёл домой, дома видео, аудио, компьютер стоит, но он видит только бабос – и сразу его весь меняет на герандос…
Получилось граммов сто с хвостом, кажется. И через месяц у Мити был такой дозняк, что герыч в ложке не помещался, когда он его готовил, приходилось ширять Митю в обе руки, двустволкой, чтобы его пробирало. Ещё за месяц ушла техника, потом мебель, потом раковина и унитаз, ссать надо было прямо в фановую трубу. Подумывали о снятии стеклопакетов и железной двери для продажи, но Митя решил сдать квартиру в наём. На хате постоянно висели барыги, ворохи шприцев хрустели под ногами как осколки девичьих сердец. Митяй подписал какую-то бумажку с хачиками, отсыпали ему герыча граммов пятьдесят за первые три месяца, а за остальным сказали: «Через год приходи», и заехали в Митину хату всем аулом, такая вышла математика с переменой мест слагаемых.
* * *
Сначала Митя ночевал у друзей, потом у друзей начали пропадать вещи. Так, например, когда он жил у Антона, случилась характерная ситуация. Антон ширнулся и начал синеть, хрипеть и умирать на передозе. Митя, увидев сей прискорбный факт, а именно, что его друг помирает у него на глазах, не начал поливать его водой, делать искусственное дыхание и массаж сердца, зачем!? Митя упаковал видеомагнитофон Антона и поменял его барыге из соседнего дома на героин. После того, как Антон «проснулся» и у ближайшего барыги нашёл своё видео, некоторое время Мите было больно, стыдно и негде жить, он ночевал в коробке из-под телевизора на месте дуэли Пушкина.
Потом он начал ночевать у друзей, у которых нет вещей, которые могли бы пропасть, а если и есть что-то, то держат они это всегда при себе. Таков был, например, Костя Левин – протёкшая Сливина крыша, но после того, как он вымел из-под дивана горы фантиков от шоколада и очисток от фруктов, он понял, что Митя ночью один жрёт под одеялом и складывает шкурки за диван. Потом Митя стал жить под лестницей на улице Школьной. Ванчур как-то, после того как к нему заходил Митя, друг детства не разлей вода, перед выходом поставил его к стенке, обшмонал, достал свою пачку сигарет, мамины духи и кассету с Dead Kennedys.
