Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию. Ибо и Мессия не Себе угождал, но, как написано: злословия злословящих Тебя пали на Меня. А все, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду. Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собою, по учению Мессии Иисуса, дабы вы единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Мессии
(15:2–6).
Другими словами, мессианский образ жизни Иисуса, который не угождал себе, но действовал из послушания Богу, а потому отдал себя для спасения мира, должен стать необычайным примером — примером, скорее, не того, как делать, но что делать, — в такой сфере, где, если бы не пример Иисуса, никто бы просто не знал, что такое беспрецедентное поведение вообще возможно. Следует думать, что этому соответствует и еще один более известный текст Павла:
Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и в Мессии Иисусе
(Флп 2:5).
Далее в этом отрывке Павел говорит о том, что Мессия добровольно опустошил себя, а затем был прославлен. И все это должно подкрепить горячий призыв к единству сердца и ума верных в 2:1–5 и стать основой стоящего ниже призыва «со страхом и трепетом совершать свое спасение» (2:12), который, как я понимаю, означает примерно следующее: «Внимательно подумайте о новом образе жизни, который от вас требует «спасение», полученное вами в Мессии». И снова мы видим, что смерть и воскресение Иисуса призывают к новому пути жизни. Никто в Древнем мире, языческом или иудейском, и не помышлял о чем–либо подобном. Иисус прошел этот путь и, как показывает Нагорная проповедь, ожидал, что за ним последуют и его ученики. И увещания Павла позволяют сделать вывод, что по меньшей мере некоторые из последователей Иисуса относились к этому совершенно серьезно.
Таким образом, Иисус — это «пример» не в том обычном понимании, за которым стоит представление, что каждый человек, если очень постарается, сможет сопротивляться греху, а жизнь Иисуса может показать нам, как именно это надо делать. В Новом Завете никто никогда не говорил чего–либо подобного. И когда новозаветные авторы говорят о том, что Иисус свободен от греха (достойно внимания то, что об этом заговорили довольно скоро после его смерти), они никогда не делают вывода: «…а потому и вы можете стать безгрешными». Они говорят о другом: «…а потому через его смерть Бог нас спас» (2 Кор 5:21); «а потому он знает, что такое искушения, и сможет помочь вам в нужную минуту» (уже упоминавшийся выше текст Евр 4:15); «а потому он единственный в своем роде первосвященник» (Евр 7:26); «он взял на себя грехи наши» (1 Ин 3:5). И если жизнь Иисуса и дает нам в чем–то «нравственный пример», то это касается совершенно нового аспекта нравственности — а именно смирения, готовности страдать, никого не обвиняя, и решимости прощать даже тех, кто не просит прощения. Но это не «примеры того, как надо в этих случаях поступать». Жизнь Иисуса говорит нам о том, что в нашем мире появился совершенно новый образ жизни. И христианская «добродетель» предназначена сформировать те привычки сердца, которые порождают и поддерживают этот образ жизни.
Может ли Иисус в таком случае быть образцом добродетели? И сразу мы вынуждены сказать «нет» или, по меньшей мере, не может быть образцом в обычном смысле. Первые христиане верили, что Иисус относится к совершенно особой категории: без сомнения, он был в полном смысле слова человеком и, как все мы, сталкивался с искушениями, но одновременно он был тождествен тому, «через которого все было создано». Можем ли мы думать, что Иисус проходил через тот же мучительный процесс обучения, через нравственную борьбу, как и все мы?
Как это ни странно, можем. В конце концов, три Евангелия начинаются с рассказа об искушении Иисуса в пустыне (Мф 4:11 и параллельные места), и хотя можно принять эти краткие и стилизованные рассказы за описание достаточно легкой победы, евангелисты, несомненно, хотели показать, что здесь серьезному и длительному испытанию подвергалось само понимание Иисусом своего призвания, того, кто он есть, и характера того Царства, которое он должен был принести на землю. Победа над отдельным искушением укрепляет нравственные мышцы, но это происходит потому, что сила понадобится дальше: искушение, наталкивающееся на сопротивление, может не отступить, а стать еще яростнее, поскольку именно отступление уменьшает напряженность схватки — по крайней мере, на короткий момент. Вероятно, об этом в какой–то мере говорит следующий любопытный отрывок Послания к Евреям:
[Иисус], во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти; и услышан был за Свое благоговение; хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, и, совершившись, сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечного
(5:7–9).
Конечно, в первую очередь речь здесь идет о Гефсимании (Мк 14:32–42 и параллельные места), хотя, похоже, сказанное можно понимать шире. Иисус, хотя он и был Сыном Божьим, научился послушанию. Так буквально говорится в данном отрывке, хотя автор, очевидно, не хотел сказать, что некогда Иисус не слушался Бога, но постепенно научился послушанию. Скорее, Иисус познал на своем опыте, что означает быть послушным во всем на фоне сильного искушения ослушаться.
И это очень похоже на то, что мы понимаем под добродетелью. Даже Иисусу нужно было учиться проявлять послушание тогда, когда этого делать не хочется. И когда его муки усилились, он все глубже постигал, что означает послушание на практике. В результате он обрел teleios, «совершенство», «полноту» (Евр 5:9); это не значит, что ранее он был «несовершенным» в смысле «грешным», но что до того он еще не стал в полной мере тем человеком, каким стал после этих страданий. И контекст в Послании к Евреям указывает на то, что такими же должны стать христиане. Но поскольку они начинают с иной отправной точки — как прощенные грешники, все еще склонные грешить, — им нужно научиться не только послушанию, но и смелости, чтобы «твердо держаться исповедания нашего» (Евр 4:14). Вот цель, которая стоит перед нами, telos. Нам надо создавать уже сейчас такие привычки сердца, которые позволят нам держаться за то, что совершил Иисус, и сделать его свершение нашим.
Мы не найдем в Новом Завете и у первых христианских авторов каких–либо попыток рассматривать жизнь Иисуса с точки зрения обычных «нравственных ценностей» или добродетелей. Его жизнь, если верить Евангелиям, глубоко наполнена верой, надеждой и особенно любовью, но никто не писал о ней с такой точки зрения. Мы найдем в его жизни также и удивительные примеры смелости, мудрости, собранности и справедливости, но опять–таки авторы не говорили об этом. Вместо этого первых христиан поражало то, к чему они возвращались снова и снова: Иисус показал им (через истории очевидцев) такую жизнь человека, которую до него никто себе не мог и представить: щедрость и прощение, стремление опустошить себя и поставить нужды других людей на первое место. Ничего подобного никто ранее не встречал, и именно они стали источником тех добродетелей, которые считают специфически христианскими, таких как смирение, милосердие, терпение и целомудрие — все эти качества, по мнению секулярного философа Саймона Блэкберна, «для древних греков были совершенно непонятными добродетелями».
[9] И, как мы отмечали выше, рассказы об искушении Иисуса и (хотя и крайне краткое) размышление над ними в Послании к Евреям заставляют предположить, что и сам Иисус должен был следовать описанным нами путем «добродетели»: то есть ему, через мучительный труд, приходилось постигать, что значит быть послушным — в частности, исполнять волю Отца о его жизни и смерти, подчиняясь закону жертвенной любви.
