Они молча бродили в темноте, выискивая сухие ветки. Генри спиной к отцу не поворачивался – он слишком хорошо помнил, как тот пытался снести ему голову. Освальд, кажется, тоже это помнил, потому что вдруг заговорил:
– Да, я бы это сделал. Будешь стоять у меня на пути – не жди, что я остановлюсь.
– Я догадался, – сказал Генри, отдирая от поваленного дерева куски мха.
Освальд несколько раз взглянул на него, будто ждал, что Генри скажет: «Я тоже убью тебя, если понадобится», но тот молча рассовывал мох по карманам, и Освальд продолжил:
– Знаешь, после смерти Сиварда я изучил о разрушителях все, что мог. Во дворец мне ходу не было – огненные твари не пускали, – но Джоанна помогала мне таскать книги из королевской библиотеки. Таких, как ты, всегда держали взаперти, всегда заставляли подавлять дар. И все вы плохо кончили. – В темноте отец выглядел как черная фигура без лица, и Генри старался на него не смотреть. – И я подумал: что, если вырастить ребенка с даром огня, не запрещая им пользоваться? Например, чтобы убивать животных или уничтожать предметы. Я ради этого даже искусство охоты освоил – жизнь охотника больше всего подходила к моему плану. Знаешь, я очень давно все спланировал.
Он сказал это с такой неуместной гордостью, что Генри до хруста сжал охапку дров.
– Я что, благодарить тебя должен? – спросил он, с трудом подавив желание бросить дрова и врезать Освальду по лицу.
– Возможно, – пожал плечами Освальд и тут же поморщился от боли в руках. – Некоторые разрушители сбегали из-под замка, и, поверь, не было ни одного, который на свободе продержался бы дольше недели, не начав убивать. Думаешь, если б я тебя не украл, у тебя была бы веселая жизнь? Видел бы ты себя в шесть лет: слюнявый плакса, сын жалкого слабака и самовлюбленной красотки. Они посадили бы тебя под замок, узнав, что их розовощекий малыш убивает прикосновением, и там ты сошел бы с ума. Конец истории.
– Ах ты тварь, – выдавил Генри и с размаху бросил дрова на землю. Если Освальд пытался его разозлить, ему это удалось. – Моя семья любила меня. Это из-за тебя король чуть не сошел с ума, из-за тебя сбежала моя мать, ты во всем виноват, ты еще триста лет назад должен был сдохнуть, ты… – Генри ткнул пальцем в его сторону, но так и не смог подобрать слов. – Ты… Ты…
– Интересно то, что ты назвал его «король», а не «отец», – невозмутимо перебил Освальд. – Знаешь почему? Потому что твой отец все еще я. Я вырастил тебя таким, какой ты есть, и это, уж извини, навсегда.
Генри показалось, что в голове у него что-то вспыхнуло и перестало работать, а когда заработало снова, он уже прижимал Освальда к земле и заносил кулак. А Освальд даже не пытался сбросить его с себя – он смеялся, и это была самая странная реакция на угрозу, какую Генри мог представить. Кулак Генри с силой врезался ему в челюсть, но Освальд засмеялся только сильнее.
– Подумать только, – выдохнул он, блестя зубами в темноте. – Даже сейчас перчатки не снимаешь. Все разрушители в истории завидуют тебе с того света, Генри. И кто же научил тебя так прекрасно владеть собой?
Генри ударил его еще раз с такой силой, что, кажется, сломал зуб, но никакого удовлетворения не почувствовал и откатился в сторону. Огонь подбивал его ударить снова, но как-то вполсилы – кажется, опасался, что Освальд все же схватится за волшебный меч. Генри встал и начал подбирать рассыпанные дрова. Ему было противно от самого себя, он чувствовал себя проигравшим, хотя даже не понимал, в какую игру они играли.
Холодало с невероятной скоростью, деревья вокруг угрожающе поскрипывали и шелестели. Когда Генри вернулся в овраг и свалил на дно хворост, все посмотрели на него так, будто думали, что он пропал в лесу и не вернется. Они уже завернулись в старые одеяла, которые, видимо, достали из сумок. Эдвард протянул ему огниво, и Генри начал складывать костер дрожащими от холода руками, жалея, что пропустил тот момент, когда сельчане раздавали вещи.
Вскоре вернулся и Освальд, с кровью на лице и без дров. Кажется, против костра он больше не возражал, – когда пламя разгорелось, он подсел ближе и протянул к нему свои покореженные руки. В пещере лютой твари кости у него срослись почти сразу, но, видимо, в тот раз он истратил на восстановление слишком много сил, так что на сегодня уже не хватило.
В сумках, выданных сельчанами, оказались еще фляги с водой, сухари и сушеные фрукты, которые Джетт назвал абрикосами, – и еда, кажется, хоть немного отвлекла всех от мыслей о том, что они собираются провести ночь в лесу, куда людям было запрещено ходить от начала времен.
Роза сразу же протянула Генри половину своей порции. Генри мог бы попросить еду у Джетта или Эдварда, но взял, потому что видел: Розу обидит отказ. Ему хотелось подышать на ее синие от холода пальцы или прижать их к своему боку – кожа у него наверняка горячая даже сквозь рубашку, – но он только кивнул и сказал:
– Спасибо. А то ты так потолстеешь, что между деревьями не будешь пролезать.
Она вскинула на него недоверчивые, запавшие от усталости глаза, и они раскрылись сильнее, когда она поняла, что Генри шутит.
– Прости меня, – еле слышно сказала она. – Я была не права.
Генри покачал головой. Сейчас, глядя на ее испуганное, болезненно худое лицо, он понял, что и так не злился на нее по-настоящему.
Таинственные абрикосы оказались вполне вкусными, сухари тоже, но Роза, кажется, не могла заставить себя съесть даже свою часть. Это было странно после двух дней впроголодь, но потом Генри сообразил: веер. Роза не привыкла есть на людях, не закрывая лицо веером.
– Ешь, – тихо проговорил он. – Никто не смотрит.
Но наперекор своим словам он, не отрываясь, смотрел, как она нерешительно начала жевать, и думал: вот бы увидеть, как она ест по-настоящему. С аппетитом, как голодная, а не так, словно жует кусок коры. Они не отводили друг от друга глаз, пока ели, а потом Роза прошептала:
– Если с нами что-то случится, я просто хочу, чтобы ты знал: я тебя люблю. – Она затравленно посмотрела наверх, туда, где гнулись под ветром древние деревья. – Когда ты сбежал, я все равно пошла сюда, потому что хотела загадать, чтобы ты избавился от дара. Я на все готова для тебя. И если я погибну в этом ужасном месте, это ради любви. Может, это и к лучшему. Освальд был прав: я не смогу вернуться во дворец после того, как сбежала.
– Никто не погибнет, – покачал головой Генри, решив не упоминать о том, что, если его план сработает, Освальд не сможет открыть Предел, а значит, избавления от дара не будет. – Не бойся, ладно? Когда мы отсюда выберемся, никто тебя не обидит. Я о тебе позабочусь.
– Ты меня любишь? – выдохнула она, и Генри кивнул.
Он не был уверен, что люди понимают под этим словом, когда речь идет не о родичах, и скорее чувствовал какую-то ноющую, бесконечную жалость, но, увидев, как осветилось ее лицо, понял, что ответил правильно. Ему хотелось, чтобы Роза перестала трястись, хотелось обнять ее, но вокруг было слишком много народу, так что он просто соорудил на лице что-то, как он надеялся, похожее на ободряющую улыбку, и Роза несмело улыбнулась в ответ. У нее было лицо человека, оглушенного счастьем, и Генри успокоился. Главное – дожить до конца этого безумного похода, а дальше разберутся.
