– Нет, – спокойно сказал Эдвард. – Он же разрушитель: кто его убивает, тому передается дар огня. Я читал, что его дар – как заразная болезнь. Тебе это точно нужно?
Это была ложь, Освальд же не стал разрушителем, убив Сиварда, Эдвард не мог такое прочитать, он все выдумал, но это дошло до Генри слишком поздно, когда Хью, вместо того чтобы дойти до него и со всем покончить, снова сменил направление.
– Женщину не трогай, зверюгу не трогай. Прямо выбора мне не оставляешь, – раздраженно сказал Хью и, подойдя к Эдварду, с размаху вогнал меч ему в грудь.
Но за секунду до того, как это произошло, Эдвард успел посмотреть на Генри и едва заметно улыбнуться – короткой, извиняющейся улыбкой человека, который с удовольствием задержался бы на празднике дольше, но его уже ждут и ему пора ехать домой.
И Генри не закричал. Он молча смотрел, как Хью выдернул меч и вытер его о рукав Эдварда, как он подошел к телу Освальда и аккуратно снял с него пояс с ножнами. Все это он проделывал с какой-то спокойной деловитостью, он даже сейчас помнил, что надо забрать ножны от меча, и в этом было что-то такое же ужасное, как в глухом звуке, с которым Эдвард упал на пол.
– Ладно, мне пора, здесь не так уж весело, – сказал Хью. – Зачем нужна волшебная сила, если не развлекаться? Пока, Генри. Я даже рад, что ты заразный и нельзя тебя прикончить. Как там сказал Освальд? Смерть – не наказание. Наказание – это знать, что ты был близко к победе и проиграл. У старика бывали хорошие идеи. Вот, полюбуйся, до чего ты довел. – Он сердито обвел комнату взглядом. – Это все из-за тебя. Ну все, я пошел. Науку шикарных прощаний я еще не освоил, так что скажу просто: пока.
Он исчез, и Генри наконец-то перестало прижимать к стене. Он бросился к Эдварду – тот был еще жив, пальцы слегка шевелились, но кровь растекалась по рубашке с такой скоростью, что Генри, зажимая рану обеими руками, уже знал: он не сможет это прекратить.
– Давай, давай, смотри на меня, все в порядке, все будет нормально, – забормотал он, и, прежде чем он успел остановить себя, изо рта у него вырвалось то, что он запретил себе произносить вслух: – Это я, ну же, Эд, узнай меня, пожалуйста, узнай! Я не умер, это я!
Но Эдвард смотрел сквозь него – он сонно моргал и не издавал ни звука, только медленно, аккуратно дышал. А потом сказал одну фразу, всего одну, так тихо, что первых слов Генри даже не расслышал, но, услышав последние, сразу понял, что он имел в виду. Взгляд Эдварда остановился в одной точке и больше не двигался, и Генри завыл. Ему хотелось разрыдаться в голос, но он почему-то не мог, глаза были совершенно сухими, он чувствовал себя неподвижным, как кусок камня, и даже не дернулся, когда Джоанна положила ему руку между лопаток.
Эдвард мечтал совершать подвиги, спасать женщин – и спас даже ту, которая десять лет травила его отца, убила его няню и, как он считал, сбросила его брата в ущелье.
– Что он сказал? – глухо спросила Джоанна.
И Генри, едва слыша себя за ревом крови в ушах, повторил:
– «Отдаю свою любовь этой земле».
Глава 14
Конец игры
Со стороны двери раздался сдавленный вскрик: вернулись Джетт и Роза. Генри даже не обернулся, и Джетт опустился на колени рядом с ним.
– Я сразу чувствую, когда дело плохо, – хрипло проговорил Джетт, сжимая его плечо. – По взгляду этого гада понял, что он тут устроит. В драке от меня толку никакого, вот и решил хотя бы твою девчонку спасти. Она мне чуть руку не прокусила, пока я ее тащил. Спрятал ее и все повторял себе: хоть бы он не стал нас искать, хоть бы не стал, пожалуйста, город, исполни мое желание. Мне так жаль, Генри, мне так…
– Не за что извиняться, – выдавил Генри. – Он бы и вас убил. Ты все верно сделал.
Он с трудом поднял голову и взглянул на Розу. Она не плакала – кажется, все силы у нее уходили на то, чтобы надрывно, с хрипом втягивать воздух. Джетт был весь расцарапан – видимо, ее стараниями, – и несмотря на весь ужас, на оглушительное отчаяние, которое наполняло Генри до краев, он внезапно понял, что остается тем, кем его воспитал Освальд. Человеком, который, даже если у него наполовину оторвана нога, должен не ныть, а затянуть рану и ползти в безопасное место.
И Генри поднялся. Он не мог заставить себя взглянуть на тело отца, но обязан был в память о нем действовать так, как он учил.
«Жалеть себя можно только в безопасном месте, – говорил Освальд. – И пока ты еще не там, беги так, как если бы за тобой гналась стая волков».
– Двери больше нет, и я не знаю, как нам отсюда уйти, – с трудом разжимая челюсти, сказал он. – Но мы найдем способ. Нужно вернуться на тот холм.
Джоанна вскинула руку, как охотник, который услышал далекого зверя и просит напарника помолчать.
– Я чувствую: правило поменялось, – нахмурившись, сказала она. – Хью исчез и разбил защиту. Он не знает, как правильно вести себя в таких местах, пролетел сквозь защиту, как кролик через паутину, и теперь… – Она исчезла и появилась снова на другом конце комнаты. – Дверь нам больше не нужна. Я могу вас перенести, но куда? Что нам теперь делать?
Она смотрела на Генри так, как будто и правда хотела знать его мнение, и ее лицо, которое раньше всегда казалось ему высокомерным, теперь было просто застывшим и печальным.
– Во дворец! – приказал Генри, с трудом узнавая свой голос. – И Освальда тоже перенеси туда. Он все-таки был королем. Их обоих надо похоронить там, где хоронят королей.
Генри в последний раз обвел взглядом комнату Перси, рисунки, пустой сундук с откинутой крышкой. Здесь сбылось все, чего он боялся. Он всех подвел: стоял и смотрел и ничего, ничего не сделал. Он потерял Эдварда. Пал больше никогда не скажет ему: «Некогда объяснять». И даже воспоминания об Освальде больше не вызывали злости, только боль и чувство потери. «Мертвых прощать легче, чем живых», – сказал Эдвард и, как всегда, оказался прав.
Джоанна сжала его локоть, и в следующую секунду Генри вместе с Розой и Джеттом стоял, пошатываясь, в ярко освещенном холле королевского дворца. После гнилого, холодного и темного дома Генри показалось, что он попал в какой-то другой мир, теплый и дружелюбный, где все исправится. Но потом Джоанна перенесла и уложила на пол мертвые тела и по одному волшебных существ, аккуратно раскладывая их в ряд.
– Можешь перенести сюда Олдуса и мать Джетта? – сказал Генри, изо всех сил пытаясь вспомнить, не забыл ли еще какие-нибудь дела.
Она кивнула и исчезла. Не было ее несколько минут – Генри уже решил, что она сбежала, но тут она появилась снова, крепко держа за запястье веселого, румяного Олдуса.
