– Я попросила у всех придворных девушек шкатулки для украшений, – тихо сказала Роза.
Генри даже не сразу ее узнал – он привык, что она всегда в светлой одежде, а сейчас на ней было черное платье с наглухо застегнутым воротником и длинными рукавами. Стоя около гроба Эдварда, она вынимала цветы из корзины, стоящей на стуле, и аккуратно раскладывала их вокруг тела. Генри подошел ближе. При виде Эдварда он больше не чувствовал вчерашнего душераздирающего ужаса – тот больше не был похож на себя, и воспоминания вызывали у Генри боль куда сильнее, чем вид этого тела.
Они с Розой постояли рядом, глядя на Эдварда в мундире, украшенном золотой нитью, и на десятки цветов, лежавших вокруг него.
– Красивые цветы, – отсутствующе сказал Генри и повернулся к ней.
На грудь она приколола волшебный цветок из Самайи, и, увидев, что Генри на него смотрит, Роза выжала из себя улыбку – слабое и жалкое подобие своих прежних улыбок.
– На память о нем. Не выйду замуж, пока не почувствую, что нужно использовать цветок. Даже если пройдет десять лет. – Две слезы сползли по ее щекам, и Роза вытерла их злым, отрывистым жестом, совершенно не похожим на нее. – Из меня получилась ужасная невеста, ужасная дочь и ужасная возлюбленная. Это правда. Но я хочу стать хорошим другом. Ты разрешишь мне? Как тогда. Раньше. В детстве. Прости за… за все это. – Она снова вытерла слезы кулаком и посмотрела на Эдварда. – Я вырастила в саду по несколько цветов каждого вида, из всех времен года. Если бы ты знал, как мне жаль. Я понимаю, каково тебе. Когда моя мать умерла, вот это чувство… Безнадежность.
– С твоей матерью нехорошо получилось, – вдруг подала голос Джоанна, неподвижно сидевшая около гроба Освальда. – Она не мучилась, я просто бросила ей в лицо сонного порошка, а потом сбросила в самое глубокое ущелье. Она просто заснула. Порошка было очень много.
– Это самая неутешительная речь, какую я слышала, – сдавленно сказала Роза, и Джоанна чуть заметно улыбнулась уголком рта.
– Опыта мало. Я за полторы тысячи лет еще ни разу не пыталась извиняться.
Роза постояла неподвижно, а потом качнула головой и перешла к гробу Освальда с корзиной оставшихся цветов.
– Его тоже украшу, – хрипло сказала она.
Джоанна посмотрела на нее широко раскрытыми глазами, а потом встала и, взяв несколько цветов из корзины, вместе с Розой начала их раскладывать.
– В древние времена была традиция хоронить вместе с человеком какой-нибудь важный для него предмет, – сказала Джоанна и вытащила из кармана платья сложенный в несколько раз лист старой, ломкой бумаги.
Генри сразу узнал его: записка Перси Отступника. Освальд носил ее в сумке бережно расправленной, боялся повредить, но Джоанна теперь хранила записку свернутой до размера ладони, почти скомканной. Она вложила бумажный квадрат в неподвижную руку Освальда.
– Это был подарок ему от Барса, – с кривой улыбкой сказала она.
И тогда Генри понял, что надо положить в гроб Эдварду.
Он бросился в свою комнату и нашел две вещи, которые были теперь его единственным имуществом, – книгу сказок, найденную в доме Тиса, и господина Теодора, подаренного Эдвардом после возвращения из похода. Из книги по-прежнему выпадала та страница, которую они вырвали в день прихода Освальда, оторванная лапа господина Теодора все так же грустно висела на обрывках ниток. Наверняка Эдвард не починил их в знак того, что ничего уже не исправить, чтобы они были ему вечным напоминанием о том дне. Но был еще и третий предмет, и Генри кинулся за ним в комнату Эдварда. Он не бывал в ней десять лет, но отлично помнил, где ее искать.
Дверь была не заперта, и Генри влетел внутрь. Деревянный меч лежал на столе среди книг – Эдвард положил его сюда перед тем, как уехать к Пределу, и, сжимая пальцы на ручке, Генри подумал: как это странно, что в мире Барса все бесконечно повторяется. В последний раз он был в этой комнате так давно – но тоже для того, чтобы забрать эту несчастную игрушку И Генри подбежал к двери, словно боялся куда-то не успеть, хотя торопиться уже точно было некуда.
– Карл! – закричал он так, что чуть голос себе не сорвал. – Карл!
То ли старший слуга его таки услышал, то ли ему передали, как его оглушительно зовут, но минуту спустя Карл, едва не срываясь на бег, выскочил из-за угла коридора. Генри с трудом его узнал. Это было наименьшее, о чем надо было сейчас беспокоиться, но он все равно не смог не спросить:
– Что с волосами?
Многолетние усилия Карла были направлены на то, чтобы настоем ромашки выбелить свои волосы до цвета, который, как ему казалось, делал его похожим на членов королевской семьи. Теперь волосы у него стали темно-русыми.
– Тайный рецепт нашей прачки. Краска из смеси чая, грецкого ореха и шалфея, – мрачно сообщил Карл, проводя ладонью по волосам. – Решил выразить свой траур красивым жестом. Я его высочество еще вот таким крошечным помню.
– Ты разрешал принцам сидеть на кухне, – пробормотал Генри. Он даже не думал, что помнит это. – Младший любил смотреть, как готовят, а Эдварда интересовали только ножи. Он ими лупил по очагу, изображая, что это чудовище. Звук такой был… Громкий и железный. Роскошный звук. А ты его оттаскивали…
Генри вдруг почувствовал что-то странное: из горла у него вырвался смешок. Ему казалось, что он не засмеется больше никогда.
– Все остальные боялись, что он поранится, а ты – что он затупит ножи, – закончил он, и на лице Карла проступила хмурая улыбка.
– И точно, я и позабыл. Хорошие были времена. Вам что, кухарка рассказала?
Генри подошел ближе и взял Карла за плечи.
– Спасибо тебе, что присматривал за королем, пока меня не было, – сказал он. Карл кивнул: он, конечно, решил, что Генри имеет в виду последнюю неделю, а не последние десять лет. – И знаешь что? Наплевать, какой у тебя цвет волос. Ты член семьи, и без тебя тут все бы развалилось. – Генри коротко обнял его. У Карла при этом был такой вид, словно у Генри выросли перья и он начал говорить на языке речных чаек. – А теперь принеси мне, пожалуйста, клей, кисть, серебристую краску, иголку и белую нитку.
Карл бросился исполнять поручение с такой готовностью, что ясно было: он просто боится, что Генри не в себе, и хочет оказаться от него подальше. Пять минут спустя Карл вернулся, сгрузил на стол все требуемые вещи и молча удалился на той же повышенной скорости.
Генри сел за стол и огляделся. Комната выглядела совершенно необитаемой – кроме книг на столе, личных вещей не было никаких. Пару недель назад он представил бы себе комнату принца как нечто, полное золота, вышитых покрывал, безделушек и беспорядка, но то, что он видел, было куда больше похоже на Эдварда: убежище аккуратного и скрытного человека, оболочка, которая ничем не выдает хозяина. И здесь Генри стало немного легче – это было лучшее место, чтобы сделать то, что он собирался. Он снял мундир, закатал рукава рубашки и приступил к работе.
