Я удваиваю усилия и проворно мчусь дальше. Перспектива провести ночь в теплом спальнике на жесткой койке неплохо пришпоривает. Тропа петляет, пересекая ряд горных ручьев, вода в них выглядит ледяной. И вот уже сквозь туман виднеется небольшой поселок из конусообразных хижин. Хоромбо — стоянка в относительно неплохом состоянии. Большинство туристов, восходящих по маршруту «Кока-кола», приходят сюда на второй-третий день пути. Перед тонким столбом радиопередатчика (это единственный источник связи с внешним миром) меня встречает знак с указанием высоты — 3688 м.
Не зная, что делать дальше, я иду в одну из хижин. Там — столовая, где расположилась за ужином экспедиция шведов. Все головы оборачиваются к полуголому человеку в центре зала. Появляются улыбки, а кто-то из задних рядов, похоже, думая пошутить, выкрикивает:
— Да ты, верно, решил, что ты — Уим Хоф.
— Он где-то здесь. Не видели его? — интересуюсь я, искренне недоумевая, куда подевался руководитель нашего похода. Выкрикнувший вскакивает и чуть не бегом бросается ко мне. В руке у него фотоаппарат. Он возбужденно шепчет:
— Правда? Вы здесь с Уимом Хофом? Да он — мой кумир. Не могу поверить, что вы всю дорогу прошли так.
Я, должно быть, выгляжу, словно инопланетянин. Но приходится признать, что когда тобой восхищаются лишь потому, что ты без футболки, это очень приятно. На улице швед пару раз фотографирует меня и спрашивает, нельзя ли познакомиться с Хофом.
Остальные члены группы подходят в течение двух часов, и каждого пришедшего без футболки встречают как героя. Мы явно стали темой обсуждения в лагере, и пока один за другим подтягиваются остальные участники похода, мы осушаем кружки с горячим чаем, заедая их горячим мясом. Что нас ждет впереди, я прочувствовал, только когда уже затемно приходит Сильвия, владелица лавок марихуаны из Голландии. Восхождение полностью вымотало ее, и, переступив порог домика, она разразилась слезами. Сильвия сказала, что у нее раскалывается голова, и, обхватив голову руками, сползла по стене.
Собралась толпа. Откуда-то появился Хоф. Он по-отечески обнял Сильвию, согревая ее и нашептывая ей что-то в ухо. У нее измерили уровень кислорода, и он оказался критическим — менее 50 %. Хоф нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза, и они вместе начали дышать. Сильвия сосредоточила на нем свое внимание, и вдохов через 300 она немного пришла в себя. Слезы высохли, но она измучена. Пара проводников тем временем совещалась, что делать дальше. Если кто-нибудь умрет, именно их головы полетят. Никто не захочет нанимать проводника, который дал кому-то умереть во время своей вахты. Минут через тридцать Сильвии удается восстановить уровень кислорода до 90 %, но нельзя предсказать, что будет, когда она продолжит подъем. Решено, что Сильвии придется вернуться. Это первый несчастный случай в нашем походе.
Ночью участники похода улеглись друг за другом на койках, длинной вереницей выстроившихся вдоль стен общего дома. Окна открыты, они впускают ночной воздух и выпускают углекислый газ, который накапливается в небольшом помещении, где спят тридцать человек. В три утра звонит будильник, напоминая проверить уровень кислорода и восстановиться до 90 %. Снова заснуть трудно, но в 4.30 Хоф полон энергии и чуть не кричит, что пора выходить, иначе мы упустим возможность добраться до вершины. Поход займет 11 часов, а воздух будет все более разреженным. И никому, кроме Хофа, не хочется идти так далеко до рассвета.
На завтрак пресная каша и яйца. Вкус так себе, но очень важно поесть, поэтому я пытаюсь за пять минут затолкать в себя как можно больше. Тогда-то я и заметил, что ван Уинкл, высокий голландец, у которого до того были проблемы, перегнулся через перила на крыльце. Его сильно рвало — из него литрами выплескивалась желтоватая жидкость. Услышав о состоянии ван Уинкла, Хоф хлопает его по спине, понукая идти дальше.
— Этот поход покажет, где мальчик, а где мужчина, — говорит он, намереваясь подбодрить, но неудачно. Несмотря на весь свой энтузиазм и вдохновляющие достижения, Хофу порой недостает обычных навыков общения.
Ван Уинкл качает головой, глядя на Хофа:
— Мне, похоже, придется выбирать: спуститься или умереть, — стонет он в ответ.
Его партнер по восхождению согласно кивает. Хоф, по-видимому, разочарован.
— Ладно, — бурчит он и велит остальным готовиться. Пора выходить.
Анализировать Хофа почти невозможно. С одной стороны, в нем есть нечто особенное: физические и психические способности, которые, видимо, раскрывают необъятное хранилище силы. Он — пророк, чьи откровения расходятся по всему свету в популярных видеороликах и научных журналах. Он — человек, чья любовь ко всему человечеству, похоже, не знает границ. При этом Хоф — безумец, который настолько эгоистически сосредоточен на собственных способностях, что он не в состоянии поставить себя на место другого, оценив пределы его возможностей. Когда Хоф бросает группу в стремлении к рекордам или когда он затевает сорокапятиминутный разговор о том, как благодаря холоду и дыханию можно изменить собственную физиологию на самом глубоком уровне, с ним случается такой приступ эгоизма, что он попросту ничего не замечает. На уровне моря или в зоне умеренного климата на этот его заскок вполне можно не обращать внимания. Но в горах, где жизни почти тридцати человек висят на волоске, это качество может оказаться опасным. Поэтому, когда утром группа выходит, не досчитавшись двух участников, я спрашиваю себя: за кем я следую — за Хофом-пророком или за Хофом-безумцем?
Мы плетемся в темноте, где лишь вереница головных фонарей освещает каменистую тропу, и выбор одежды — это мой бессознательный ответ на предыдущий вопрос. Из 27 человек только один с голым торсом. Холодно, но я без футболки, потому что пока не хочу отказываться от веры в его метод. Я думаю о тепле (о костре, что будто горит в животе) и иду дальше, усилием воли направляя жар к обнаженному торсу. Даже на Хофе футболка, а на плечи накинуто одеяло.
Наши алюминиевые посохи и туристские ботинки скрипят по земле, а мы идем все дальше на север по склону вулканической скалы, которая ежегодно забирает не меньше восьми жизней
[10]. Мы дышим резко и ритмично, словно заперты в помещении, из которого откачивают воздух. Будто каждый вдох может стать последним. Но мы синхронно и сосредоточенно шагаем в темноте, пока оранжевые пальцы рассвета не стягивают с горизонта покрывало ночи. Только тогда начинает вырисовываться темный контур горного пика. Сначала это лишь темно-лиловая прореха на усеянном звездами небе, но по мере того, как небосвод стряхивает объятия ночи, солнечные лучи зажигают ледник, как маяк.
Вершина Килиманджаро.
Высочайшая гора Африки вздымается над выжженной солнцем саванной высоко за облака. Там ветра, достигающие максимальной скорости 50 миль в час, шлифуют ледник — наверное, единственный участок льдов, образовавшийся на этом континенте. Последние 20 часов вершина скрывалась за облаками и вздымающимися подножиями горы. Теперь, оказавшись на виду, эта огромная глыба лавы — уже не фантазия, родившаяся в наших головах, а реальное препятствие. Постепенный подъем длиной в 15,5 мили, ведущий от парковых ворот, резко обрывается у подножия вулканического конуса, и начинается резкий подъем вверх по пустынным, неприветливым склонам. По этим-то безжизненным просторам, где нет ничего, кроме базового лагеря, мы надеемся дойти до вершины почти без еды, сна и — что больше всего мне импонирует — без всякой теплой одежды.
