Времени у меня уйма. Могу читать книги, могу шить, вязать, рисовать – что угодно. Карлу все равно. Лишь бы книги были в сохранности. Я уже три года не брала отпуск просто потому, что мне это совершенно не нужно. Карл не хочет, чтоб я открывала магазин во время больших праздников и пивных фестивалей, не хочет, чтобы «подвыпившие горожане лапали моего Гюго своими ручищами, испачканными в соусе из-под устриц». К слову сказать, я как-то сомневаюсь, что подвыпивших горожан тянет именно в библиотеку с целью полапать Гюго, им, собственно, и трезвым-то Гюго не особенно интересен, но начальство есть начальство.
И вот по праздникам мне совершенно некуда деться. Бродить по наглухо запертому магазину как-то совсем уж уныло. Я пробовала ездить в Краков или Прагу, но заранее знала, что там все будет по-старому. Я точно так же встану в своем отеле в семь утра, съем в каком-нибудь миленьком ресторанчике яичницу с беконом и буду прогуливаться по городу с огромным бумажным стаканом кофе. Потом обязательно найду книжный и там окопаюсь на все оставшееся до отъезда время, так что, как говорится, зачем платить больше?
Иногда можно съездить к маме, но, хотя Паоло ни разу даже не посмотрел косо в мою сторону и неизменно готов услужить всем, что в его силах, я все равно чувствую себя немного неловко. Навещаю их изредка, остаюсь денька на три: достаточно времени, чтобы поговорить и пообниматься, но недостаточно, чтобы надоесть.
Если Карл с Кариной никуда не уезжают, можно прийти к ним в гости. Карина очень любит кружева и все пытается научить меня их плести. Целые вечера мы проводили с ней у растопленного камина: она аккуратно пришивала эти воздушные изделия ручной работы к очередной подушечке, я – портила ее пряжу. За пятнадцать лет знакомства и кружевной каторги я испаскудила столько хлопчатобумажных нитей, что ими, пожалуй, вполне можно было бы обмотать Землю вдоль экватора, а то и пару раз. Но Карина не оставляет надежды. А может, ее это просто забавляет. Сама она кружева не плетет, хотя умеет, просто покупает у лучших мастериц в городе. Зачем ей мои мучения, непонятно.
Вязать я не люблю, но люблю шить. У нас здесь есть одна запущенная на вид подворотня, в глубине которой скрывается вход в еще более подозрительный подвал. Однако в этом подвале таится волшебное царство, мечта всех женщин поствоенной Европы – магазин тканей. Сейчас-то этим никого не удивишь, но в свое время этот магазин составлял значительную, хотя и труднообъяснимую конкуренцию нашей тогда еще мастерской. Когда я попадаю в этот магазин, я будто с катушек слетаю – столько шотландки, батиста, льна, что практически невозможно держать себя в руках. Правда, один взгляд на цены значительно остужает мой пыл: ткани из натуральных материалов в принципе недешевы, а здесь, судя по всему, и вовсе собрали лучшие образцы ткацкого мастерства. Я не настолько уверена в своих способностях, чтобы позволить себе без ограничений запасаться такой изысканной продукцией. Поэтому я примерно раз в несколько месяцев балую себя, покупая метр-другой божественной материи, да и только.
Собственно, не такая уж я искусная швея. Могу сшить юбку. Если очень постараюсь, то перекрою старые брюки. Однажды мне даже удалось сшить пальто. Выглядит оно относительно прилично, но я все равно стесняюсь его носить, потому что оно смахивает на продукт современных концептуальных дизайнеров, а это не для слабонервных. Я его надеваю, только когда мне посреди ночи приспичит выбежать в круглосуточный мини-маркет за консервированными ананасами. Днем показываться в нем на люди я не решаюсь, хотя встречала в Брюгге персонажей и похлеще. Жаль, у меня его не было в мою бытность привидением. Короче говоря, я могу сшить даже пальто. Но лучше юбку.
И вот к чему я веду. Близятся рождественские праздники. А значит, мне придется закрыть магазин более чем на две недели. Честно говоря, это мое самое нелюбимое время. Меня вполне устраивает моя жизнь, точнее, даже не так: меня более чем устраивает моя жизнь, такая, какая она сейчас, но на рождественские праздники почему-то вдруг становится одиноко. Все вокруг суетятся, покупают подарки, запасаются продуктами, ездят в гости, принимают гостей, ссорятся, мирятся, веселятся – а я не могу за этим даже из окна понаблюдать, потому что окна моей квартирки выходят во внутренний дворик.
Карл с Кариной на все каникулы уедут к детям в Швейцарию пить глинтвейн и кататься на лыжах. То есть кататься будет Карина, она великолепна во всех благородных видах спорта – верховой езде, лыжах, гольфе, – а Карл будет в основном падать. После часа напрасных попыток он промокнет и устанет, оставит Карину на попечение детей или какой-нибудь свежеприобретенной подруги, сдаст лыжи и вернется в свой номер к любимым книгам. Как ни странно, такой вариант неизменно устраивает обоих: во время подобных горных вылазок Карина большую часть дня блистает в обществе, собирая аплодисменты и комплименты, Карл же читает, по десятку раз посещает ярмарки и антикварные магазинчики, а иногда под вечер сопровождает Карину на какую-нибудь вечеринку ее новых знакомых, где блещет умом и эрудицией и создает Карине еще более очаровательный образ.
В Росас я ездила на прошлое Рождество, но мне было как-то не очень уютно. Мама не хотела оставлять меня в одиночестве, чтобы совершить привычный обход гостей и знакомых, а когда гости приходили к ним, я запиралась у себя в комнате или отправлялась бродить по городку. Ну не хочу я социализироваться! Тем более когда все эти эмоциональные испанки рассматривают меня, треплют за щеки и нахваливают мои голубые глаза. Каждая считает своим долгом сообщить, что у нее есть неженатый сын, и настойчиво зазывает в гости познакомиться с «будущим женихом», несмотря на то, что возраст сына варьируется от шестнадцати до сорока, и невзирая на мнение по этому поводу самого сына и уж тем более мое собственное. Я понятия не имею, как себя вести в таких ситуациях: терпеть не могу подобные намеки и сватовство. Вроде и понимаю, что они так поступают не со зла и, скорее всего, исключительно из вежливости (мол, нужно показать хозяйке, что ее угрюмая нечесаная дочь на самом деле очень даже ого-го!), но моя изначальная милая улыбка все равно постепенно превращается в оскал. Сначала я отнекиваюсь, потом фальшиво хихикаю, а как-то раз дошло до того, что одна из гостий цепко ухватила меня под руку с намерением сопроводить-таки на встречу с суженым, так что мне еле удалось отвертеться. С тех пор я перестала показываться гостям на глаза.
Маме совсем не понятна моя резкая реакция: это ведь соседи, друзья, не поведут же они меня под венец насильно, в самом-то деле! Разве нельзя просто присоединиться к шутке? Даже познакомиться с этим самым сыном – что тут такого? Но меня прямо-таки передергивает от отвращения: после Стивена все вопросы брака и отношений стали какими-то слишком уж болезненными. Так что ну их всех, лучше приеду как-нибудь весной, а еще лучше – осенью, когда все местные кумушки будут заняты обхаживанием своих садов либо заготовками.
* * *
За шесть лет в Брюгге я умудрилась практически ни с кем не подружиться – окунулась в мир книг с головой, отреклась от всего человеческого, короче говоря, до сих пор порядком боялась людей. Разве что вот Оливия… Но для Оливии любая праздничная пора оборачивается каторгой. В это время она практически не спит, только месит тесто, лепит, печет, украшает, продает. Чем больше она устает, тем шире становится ее улыбка. К концу рождественского безумия она напоминает Чеширского кота: сплошная улыбка, витающая в воздухе. Затем она берет пару дней отдыха и отсыпается, оставляя кафе на двух не особенно мастеровитых поварят, освоивших буквально четыре-пять сортов хлеба да круассаны. Так что эти дни кафе работает, так сказать, в разгрузочном режиме.
