Джулиано отправился в Константинополь и прибыл туда спустя шесть недель. Пройдя под парусами вверх по Мраморному морю, против мощного встречного ветра, он был рад, когда наконец бросил якорь в водах Золотого Рога. Знакомые очертания огромного константинопольского маяка, красноватые стены Святой Софии согрели его душу. Однако Джулиано прекрасно понимал: это лишь иллюзия безопасности.
Как только он ступил на берег, начальник порта вручил ему письмо. На нем было написано имя Джулиано и пометка «срочно». Это письмо оставили два дня назад.
Дорогой Джулиано!
Через моего доброго друга Аврама Шахара я нашел родственницу твоей матери. Однако время не ждет. Она стара и очень слаба. Я навестил ее, и, боюсь, ей осталось совсем немного.
Она рассказала мне правду о твоих родителях, и я могу повторить тебе все лично, но было бы гораздо лучше, если бы ты услышал все из ее уст. Это принесет мир и покой ее душе.
Уверяю, это история, которую ты хотел бы услышать.
Анастасий.
Джулиано поблагодарил начальника порта и вернулся на свой корабль. Он передал командование своему помощнику и, даже не дав себе труда переодеться, сразу отправился к Анастасию.
Евнух стоял в дверях своего дома и разговаривал со Львом. Повернувшись, лекарь заметил Джулиано, и его лицо просияло от удовольствия.
Дандоло шагнул вперед и схватил Анастасия за руку, забыв на мгновение, насколько тот нежнее его. Опомнившись, венецианец ослабил хватку.
– Ты не представляешь, как я тебе благодарен!
Анастасий отступил на шаг, по-прежнему улыбаясь. Он оглядел Джулиано, его видавшую виды кожаную одежду со следами соли.
– Мы должны отправиться сегодня вечером. Это будет нелегкое путешествие, – виноватым тоном заметил евнух. – Но не стоит его откладывать.
Джулиано не пугали предстоящие трудности, но он рад был возможности отдохнуть хотя бы пару часов.
– А что, Симонис заболела? – спросил венецианец.
– Она решила жить отдельно, – слабо улыбнулся Анастасий. – Иногда она приходит днем.
Евнух больше ничего не добавил, но Джулиано почувствовал, что эта тема причиняет Анастасию боль.
В сумерках друзья отправились в путь. Джулиано был очень взволнован. Ему не терпелось услышать рассказ пожилой монахини, но одновременно он боялся разрушить хрупкую защиту, которую воздвиг в душе против истории, поведанной Зоей.
Чтобы отвлечься, Джулиано рассказал спутнику об иконе, о том, как украл ее у Виченце и заменил картиной, и о том, что, как ему рассказывали, произошло, когда с нее сняли покров в присутствии кардиналов и самого папы римского. Друзья так хохотали, что несколько минут не могли отдышаться.
Затем дорога сузилась, им пришлось ехать друг за другом, и разговоры стихли.
Наконец, усталые и продрогшие, друзья прибыли в монастырь. Как только они выпили горячего отвара и отчистили одежду от дорожной грязи, Анастасий попросил разрешения повидать Евдоксию.
Старушка едва дышала; не оставалось сомнений, что дни ее сочтены. Но, увидев Джулиано, она обрадовалась, тотчас узнав его, и эта радость преобразила ее лицо, придала ей сил.
– Ты так похож на мать! – прошептала Евдоксия, касаясь его лица тонкими пальцами.
Племянник сжал в руках ее холодную кисть. Она рассказала ему все то, что поведала Анастасию. Джулиано не стыдясь рыдал над судьбой своей матери, раскаиваясь в том, что плохо думал о ней и о Евдоксии.
Венецианец оставался с тетей почти всю ночь, лишь на рассвете на цыпочках вышел от нее и вернулся в отведенную ему келью.
Он встал поздно и присутствовал на богослужении вместе с монахинями. Джулиано не знал, чем отблагодарить свою родственницу. Он снова неотлучно сидел у ее постели, кормил и поил ее и все время рассказывал о своей жизни, о морских путешествиях, особенно о посещении Иерусалима.
Джулиано было очень трудно покидать монастырь, но силы постепенно оставляли старушку, и он понимал, что ей нужен покой. Теперь на ее лице блуждала спокойная, умиротворенная улыбка, которой не было в день их приезда.
И самое главное – правда потрясла венецианца до глубины души. Оказывается, мать любила его. Рана в его душе исцелилась. Сможет ли он когда-нибудь отблагодарить Анастасия?
Они с евнухом отправились в обратный путь, снова ехали друг за другом вниз по узкой тропинке, и Джулиано был рад возможности погрузиться в собственные мысли. Всего за один день из брошенного, нелюбимого ребенка он превратился в горячо обожаемого сына, ради которого мать пожертвовала всем, что у нее было.
Теперь его византийским наследием была глубокая, страстная, бесконечная, беззаветная любовь. Кого еще так обожали? Джулиано был рад, что в темноте Анастасий не видел его слез. Они ехали след в след по узкой тропинке и не могли вести беседу.
Глава 75
Анна сидела вместе с Ириной Вататзес в ее богато обставленной спальне, выдержанной в строгих тонах, с изысканными узорами на стенах. Эта комната мало походила на женскую спальню. Она была одновременно красивой – и какой-то нежилой. Застоявшийся воздух пропах пóтом и старостью. Анна делала все что могла, чтобы облегчить боль Ирины, просто была рядом, чтобы словом, прикосновением поддержать ее, унять ее страх. Анна не обманывала себя, она знала, что все это бессмысленно. Было ясно, что на этот раз Ирина не выживет. С каждым днем ее силы убывали, и периоды, когда больная приходила в себя и ее сознание прояснялось, становились все короче.
Анна отчаянно хотела задать Ирине вопросы о заговоре против Михаила Палеолога, на которые еще не знала ответов.
Ирина металась в кровати, ворочалась, сбивая простыни, стонала от боли. Анна склонялась над ней и расправляла скомканную постель, потом макала ткань в миску с холодным настоем трав, махала ею в воздухе, чтобы выветрился запах трав, и осторожно клала влажный компресс на лоб больной. На несколько мгновений та затихала.
Теперь важно было узнать намерения Деметриоса. Но Ирина была пациенткой Анны, и та не могла на нее давить. Почти час больная лежала без движения, словно была рада, что обрела наконец долгожданный покой. Потом опять стала задыхаться, ворочаться на кровати, снова и снова комкая простыню.
– Зоя! – воскликнула она вдруг. Глаза Ирины были закрыты, но на лице появилась свирепая гримаса; трудно было поверить, что она все еще без сознания. – Вскоре ты останешься совсем одна, – прошептала женщина. – Мы все умрем. Что ты станешь делать? Некого будет любить, некого ненавидеть…
Анна замерла. Она знала, о чем говорит Ирина, – о Зое и Григории. В душе у бедняги все еще клокотала ревность, ее ничто не могло утолить. Анна взяла пациентку за руку.
– Он должен был умереть, – снова заговорила Ирина, внезапно покачав головой из стороны в сторону. – Он это заслужил.
