Джулиано начал свое повествование, и тепло их дружбы постепенно растопило лед, сковавший его сердце.
Вечером, после того как Мария ушла, чтобы убрать в кухне, а дети отправились спать, Джулиано и Джузеппе вышли на улицу и стали смотреть на противоположный берег гавани. Затем вместе спустились к морю, плескавшемуся между прибрежными валунами.
– Как вам тут живется на самом деле? – спросил Джулиано. – Сицилийцы жалуются… Но они ведь всегда жалуются. Действительно ли стало хуже?
Джузеппе пожал плечами:
– Люди злятся, они напуганы. Король планирует еще один Крестовый поход, и, как всегда, нам придется платить за его суда, лошадей и доспехи.
Конечно, подразумевалось, что деньги пойдут Венеции, но Джузеппе не стал этого говорить.
– У короля есть друзья, – угрюмо произнес Джулиано. – Папа римский – его ставленник. И конечно, король Франции его племянник. Но разве у Карла нет врагов?
Джузеппе внимательно посмотрел на венецианца в сгущающихся сумерках.
– Говорят, это Педро Арагонский.
– Может быть, у них просто небольшие разногласия?
– Я слышал, что они непримиримые враги. И поговаривают, что он враждует еще с Джованни да Прочидой.
Джулиано не мог вспомнить, слышал ли когда-нибудь прежде эти имена. С королем Арагона все ясно, но Джованни да Прочиду он не знал. Венецианец повторил это имя как вопрос.
– Он португалец, – ответил Джузеппе с легкой тревогой в голосе. – Что ты задумал? Будь осторожен, друг мой. У короля повсюду уши.
Джулиано улыбнулся и ничего не сказал. Для самого Джузеппе будет безопаснее, если он останется в неведении.
Человек по имени Скалини расспросил капитанов и устроил Джулиано на судно, идущее к берегам Арагона. Капитану было очень тяжело служить простым матросом, однако это была единственная вакансия. Так было даже лучше – легче было не привлекать к себе внимания. К тому же Джулиано путешествовал под фамилией матери – Агаллон. Он сам удивился тому, с каким удовольствием носил это имя, хоть иногда и не сразу откликался, когда его так называли.
В Арагоне Джулиано услышал, что все сильно обеспокоены растущим влиянием Франции, связанным с избранием понтифика-француза и предстоящим Крестовым походом под предводительством одного из французских принцев. Венецианец вступал в разговоры.
– Это плохо для торговли, – ронял он, слегка покачивая головой.
– Ты думаешь? – откликался кто-то.
– Посмотри на Сицилию! – восклицал Джулиано. – Их так задавили налогами, что даже на кусок хлеба не хватает. На всех руководящих должностях – французы, все замки, все плодородные земли – им. Французы стоят во главе церквей, им достаются лучшие девушки. Думаешь, они дадут нам шанс торговать на равных условиях, если будут контролировать Средиземноморье – от Египта до Венеции, от Сицилии до французских берегов? И не мечтай!..
– Венецианцы этого не допустят! – прервал его кто-то. – Ни за что!
– Что-то я не заметил, чтобы они пытались остановить Францию. – Джулиано показалось, что эти слова прозвучали как предательство собственной страны, – но ведь он говорил истинную правду! – Венецианцы продают Карлу корабли, поэтому, как всегда, в выигрыше. У них договор с папой-французом. Не сомневаюсь, они что-то с этого имеют.
Страх нарастал, и Джулиано старался еще больше его подогреть. Рано или поздно эти разговоры достигнут ушей солдат, их командиров – и разожгут в их душах гнев на короля двух Сицилий.
До октября Джулиано как мог подогревал недовольство Карлом в Арагоне. Он был в Португалии, когда узнал, что папа Мартин Четвертый отлучил Михаила Палеолога, императора Византии, от христианской церкви. Карл Анжуйский теперь стал самым влиятельным и могущественным сувереном в Европе. И, вероятно, самое важное – папа римский был полностью под его влиянием и сильно задолжал королю.
Кто осмелится выступить против католического короля, который пользовался столь явной благосклонностью папы? Любого могли за это отлучить от Церкви. Теперь это стало серьезной угрозой каждому, кто поднимет руку – или голос против Крестового похода и Карла Анжуйского.
Джулиано почувствовал, что угроза нависла над свободой и честью, над людьми, которые ему очень дороги.
Глава 85
По приказу папы Мартина в конце 1281 года Паломбара снова оказался в Константинополе. Но, несмотря на эйфорию, в которую впали жители города после победы при Берате, в душе легата росла тревога, подобная черным грозовым тучам на зимнем небе.
Мартин Четвертый отлучил от Церкви императора Михаила. Эти слова эхом разносились в голове у Паломбары, словно лязг захлопнувшейся железной двери. Он понимал: это первый шаг к вторжению. Мартин послал вместе с легатом смертный приговор для Константинополя, и они оба это знали.
И снова Паломбару сопровождал Никколо Виченце.
– Они плясали на улицах, – сказал как-то вечером за ужином Виченце, описывая реакцию византийцев на победу под Бератом. – Неужели эти глупцы не понимают: это значит только то, что Карл придет с моря, а не с суши?
Он криво ухмыльнулся, но Паломбара увидел под маской спокойствия вспышку ярости, словно его напарник рисовал себе картину отмщения, когда огромный флот Карла Анжуйского войдет в гавань, разрушит городские стены и вступит в Константинополь, сея ужас и смерть, как восемьдесят лет назад.
Прежде Паломбара испытывал к Виченце лишь неприязнь, но теперь, глядя на него через стол, понимал, что люто ненавидит этого человека.
– Думаю, дело в том, что византийцы доказали самим себе: они могут побеждать, пусть даже и с помощью чуда, – холодно ответил Паломбара.
– И что же, они ждут еще одного чуда? – с сарказмом спросил Виченце.
– Понятия не имею, – с не меньшим сарказмом ответил Паломбара. – Если хочешь об этом узнать, тебе следует поговорить с одним из византийских епископов. Может, Константин тебя просветит?
– Плевать мне на него! – ледяным тоном отрезал его собеседник.
Позже Паломбара в одиночестве поднялся по крутому склону на вершину, откуда можно было видеть узкую полоску воды, отделяющую город от Азии. Он стоял на краю христианского мира, а там, за краем, таилась могучая, еще неведомая сила.
И все же именно Запад разрушил Византию в прошлом и готовился сделать это снова.
Что он, Паломбара, мог сделать? В его мозгу роились десятки вариантов, но все они были обречены на провал. Ответ был совсем не таким, какой он хотел бы услышать, но епископ был достаточно честен с самим собой, чтобы признать: этот вариант – единственно верный. Паломбара повернулся спиной к холодному ветру, дувшему с моря, и стал взбираться по крутой улице вверх, к огромному, величественному дому Зои Хрисафес.
Она встретила его с удивлением.
– Ты пришел не для того, чтобы сообщить мне о своем возвращении в Константинополь, – заметила Зоя. – И не для того, чтобы выразить сочувствие по поводу отлучения императора от Церкви. – На ее лице появилась насмешка – и горечь.
