Когда взошло солнце, Зое стало легче. Ее окружала привычная обстановка, по дому сновали слуги. Вошел Сабас, и Зоя сначала не решалась встретиться с ним взглядом. Однако потом пристально уставилась на него. Что именно ему известно? Но ей не пристало объясняться со слугой, а Зое хотелось именно этого. Она боялась оставаться в одиночестве.
Следующей ночью кошмары повторились. На сей раз Арсений умирал дольше. И крови было больше. Его выпученные глаза смотрели прямо на Зою, он срывал с нее одежду, пока она не оказалась перед ним абсолютно обнаженной, беззащитной, с отвисшей грудью и отвратительно выпирающим животом. А Арсений все не умирал. Он полз за ней по полу, хватал за лодыжку своей похожей на птичью лапу рукой, и Зоя опять ощущала ужасную боль, как тогда, когда он вцепился в ее запястье.
Арсений собирался ее убить! Он так и сказал. У нее не было выбора. Ее действия были оправданы. Это была самооборона, на которую имеет право каждый человек! Она не совершила преступления!
Зоя снова проснулась в поту. Одежда прилипла к ее коже, и, как только женщина откинула покрывало и встала с постели, тотчас промерзла до костей. Дрожа всем телом, она опустилась на колени на мраморный пол и сложила руки в молитве. Костяшки ее пальцев молочно белели в свете свечи.
– Пресвятая Дева, Матерь Божья, – прошептала Зоя хрипло. – Если я согрешила, прости меня. Я сделала это только для того, чтобы отнять у него иконы, которые принадлежат народу. Прости меня, пожалуйста, отпусти мне грехи мои!
Она заползла обратно в постель, все еще дрожа от холода, но так и не смогла снова уснуть.
Следующей ночью все повторилось. На этот раз Зоя простояла на коленях дольше, перечисляя Пресвятой Богородице иконы, которые присвоил Арсений и все эти годы хранил у себя, – кроме тех, менее ценных и красивых, которые он продал. Любой легко может догадаться, кто стал покупателем, – тот, кто предложил больше денег. Как будто это имело какое-то значение!
На четвертый день Зоя услышала новости, о которых молилась. Арсения Вататзеса похоронили. Было объявлено, что он умер от кровоизлияния в желудке вскоре после того, как Зоя его навестила. Тело Арсения нашли слуги. Зоя внимательно прислушивалась, но никаких слухов не возникло. Ей удалось остаться безнаказанной!
Вывод был очевиден: Небеса ей благоволили; она стала инструментом в руках Господа. Остальное было лишь дурным сном, не более. Его следовало забыть, как и любую другую чепуху.
Завтра она пойдет и принесет дары Деве Марии в храме Святой Софии – Премудрости Божией. Она знает, что с ней благословение Господне. Свечей будет недостаточно, хотя она поставит их непременно – столько, что они осветят весь собор. Возможно, она отдаст храму одну из своих икон.
Глава 37
Джулиано Дандоло с радостью возвратился в Константинополь. Он был очарован этим городом, наполненным жизненной энергией, великодушным и снисходительным. Свободу мысли, которая здесь царила, можно было сравнить с вольным ветром, дующим с моря. С каждым приездом этот город привлекал его все больше и больше.
На этот раз Джулиано приехал в Константинополь по поручению Контарини, чтобы лично убедиться в том, что Византия наконец соблюдает требования, прописанные при заключении союза с Римом. Раньше она только обещала их выполнять, а на деле шла по своему пути.
То, что Джулиано наблюдал сейчас, должно было бы вселить в него надежду на успех нового Крестового похода, который пройдет через этот город, обреченный на штурм и разграбление. Но его родной Венеции этот поход принесет немалую выгоду. Однако Джулиано не чувствовал ни радости, ни гордости. Он знал, какой отчаянной может быть сила сопротивления, и у него появились дурные предчувствия. Главные противники союза были ослеплены, искалечены, изгнаны. Многие сбежали в отделившиеся от Византии области. Тюрьмы были переполнены. Михаила больше всего беспокоило то, что многие его близкие родственники стали активными участниками заговоров против него. Казалось, что его окружили со всех сторон.
Влахернский дворец был прекрасен, хотя и уступал роскошью и великолепием венецианским палаццо. Повсюду до сих пор были видны следы огня и разграбления. Джулиано не заметил ни грациозных скульптур из бледного мрамора, ни бесконечной игры света, которую привык наблюдать в залах венецианских дворцов.
Оставшись наедине с Михаилом, он осознал, что этот человек отличается необыкновенным самообладанием. На его лице можно было заметить усталость, но никак не страх. Император Византии разговаривал с венецианцем очень учтиво и даже остроумно. Джулиано невольно почувствовал к нему жалость и одновременно восхищался им. Если Михаила и можно было в чем-то обвинить, то только не в отсутствии мужества.
– И, конечно, есть еще угроза с востока, – объяснял венецианцу евнух по имени Никифорас, сопровождая его после окончания аудиенции.
Джулиано вернулся в настоящее, проходя с ним бок о бок по сводчатому коридору, выложенному мозаикой.
– Все меняется, – добавил Никифорас, тщательно подбирая слова. – В какой-то момент кажется, что самая большая угроза надвигается на нас с запада, потому что мы можем пострадать от очередного Крестового похода. Но, по правде говоря, точно так же и даже больше мы должны опасаться Востока. Просто, если мы не сможем примириться с Римом, Запад нападет на нас раньше, нравится нам это или нет. А с Востоком пока договориться невозможно.
Он взглянул на Джулиано:
– Нам еще многое предстоит обдумать. Трудно понять, что необходимо сделать в первую очередь.
Джулиано хотелось сказать что-то в ответ – дать совет или выразить сочувствие и в то же время не затронуть интересы Венеции, не показаться слишком самоуверенным или снисходительным. Однако он так ничего и не придумал.
– Мне начинает казаться, что венецианская политика довольно проста, – тихо произнес Джулиано. – Ваша же похожа на попытку не утонуть, сидя в лодке с пробоинами в десяти разных местах.
– Хорошее сравнение, – одобрительно заметил Никифорас. – Однако нам удается оставаться на плаву, мы даже накопили богатый опыт.
Когда Джулиано покидал дворец, на нижних ступенях лестницы с ним поравнялся другой евнух, который, по всей видимости, тоже направлялся к выходу. Этот человек был гораздо ниже его, имел хрупкое телосложение и женоподобную внешность. Когда евнух повернулся, Джулиано по блеску в его темно-серых глазах понял, что тот его узнал. Да и он тоже вспомнил, что встречался с ним в храме Софии – Премудрости Божией. Именно этот человек наблюдал за ним, пока Джулиано вытирал плиту на могиле Энрико Дандоло. Тогда на его лице было выражение подлинного горя и искреннего сочувствия.
– Доброе утро, – быстро сказал венецианец, а потом подумал, что, возможно, поторопился с ним заговорить и евнух воспримет его поспешность как излишнюю фамильярность. – Джулиано Дандоло, посол венецианского дожа, – представился он.
Евнух улыбнулся. Его лицо было очень женственным, но на нем читались сила воли и исключительный ум, который Джулиано заметил еще в храме Софии – Премудрости Божией.
