– Ну, я поскакал, – радостно заулыбался официант.
– Да я не хочу! Слышишь! Не хочу! Отстань, отпусти меня. Отпусти, слышишь? – это неожиданно активизировалась Оксана. Она явно испытывала суровый жизненный диссонанс.
– Ш-ш-ш! – Я удерживала ее в вертикальном положении, одновременно пытаясь попасть ключом в дверную скважину.
– Я не хочу, нет. Я не хочу жить! – пробормотала она и неожиданно посмотрела на меня вполне осмысленным взглядом. Я похолодела, но уже в следующую секунду стало ясно, что осмысленность эта была ложной, мне просто показалось, что она пришла в себя. Она ушла из себя и пока что возвращаться даже не собиралась. Оксана споткнулась на собственной лестнице, упала на нее, а затем вообще улеглась на камнях, положила руку себе под щеку и попыталась задремать.
– Не надо, нет, не спи. Вот черт! – Камни были холодными, а Оксана, мать ее, – неадекватной. Наконец я открыла тяжелую, кажется, бронированную дверь, подставила какой-то табурет, чтобы она не закрылась снова, и принялась затаскивать Черную Королеву в дом. Краем глаза я, кажется, заметила, что из окна дома за углом на меня смотрит дама в бархате. Впрочем, возможно, мне просто показалось.
– Ну же, Оксана, ну, милая, ну, Павловна, что ж ты опадаешь-то на землю? – Я причитала и пыталась затянуть ее внутрь, но она никак мне не помогала, желая оставаться на камнях у входа. В какой-то момент она вообще попросила меня ее пристрелить. А затем ее начало тошнить.
В свете всего вышеизложенного, матерясь и проклиная собственную неуместную активность и инициативность, приведшую меня сюда, я все же затащила Оксану в дом и наорала на нее – господи сохрани, – когда та принялась швырять в меня предметами, которые попадались ей под руку. Когда начальница попыталась сбежать и чуть не разбила себе голову, скатившись по лестнице, ведущей вниз, в подвал. Тут уж я с чистой совестью опустила руки и принялась паниковать. И я позвонила Апрелю, потому что это было именно то, что я делаю, когда паникую.
Он приехал как раз тогда, когда Оксана Павловна призналась в том, что она ненавидит меня и собирается пристрелить, как последнюю собаку. Меня весьма смущало то, что, так или иначе, в ее разговорах все время появлялось огнестрельное оружие. Я бы пропустила ее угрозу мимо ушей, ибо чего не скажешь спьяну, но в моей памяти еще были живы воспоминания о том, как умеет стрелять моя Королева. Кроме того, некоторые вещи, которые я заметила в доме Оксаны, наводили на смутные подозрения. Фотографии на стене в холле демонстрировали, помимо прочего, одного и того же высокого, подтянутого мужчину в спортивной одежде, на лыжах, периодически – с ружьем в руках. Стеклянный шкаф-витрина, из тех, что обычно служат для хранения дорогого фарфора, тут был заполнен спортивными кубками. На одной из фотографий, в составе группы, в спортивной одежде, на лыжах, рядом с мужчиной стояла сама Оксана, молодая, с рыжеватым оттенком волос.
Биатлонистка. Наверняка она из них. Я помнила, как она говорила мне, что занималась каким-то спортом. Что ж, теперь я, кажется, знала каким. Это ведь про биатлонистов говорят, что лучшие спортсмены становятся идеальными киллерами. И как прикажете справляться с человеком, который попадает в яблочко в десяти случаях из десяти?
Подъехавший к нам Игорь диагностировал у моей начальницы сильное алкогольное отравление и принялся ее лечить. Как раз в этот момент Оксана дремала на ступеньках лестницы в подвал. Рядом с ней «дремало» дежурное ведро – вовсе не напрасная предосторожность. До этого она некоторое время громко пела что-то на итальянском, но потом, видать, устала и отключилась. Она выпадала из реальности так быстро, словно падала в обморок. Потом Оксана приходила в себя и порывалась куда-то идти. Я препятствовала любым ее попыткам встать. Впрочем, они и сами проваливались раз за разом, и мы заканчивали тем, что снова сидели на ступеньках. Когда в коридоре появился Апрель, сосредоточенный и серьезный, Оксана в очередной раз очнулась, удивилась Апрелю, а затем неожиданно расхохоталась.
– Значит, будет сеанс? – пробормотала она. Впрочем, понять, что именно она говорит, было не так просто.
– Так, Ромашка, пойди в машину, там в багажнике лежит сумка. В ней стеклянные банки, лекарства, всякая такая ерунда. Не смотри, не выбирай – тащи все. Будем лечить человека.
– Ты что, смеешься? – вытаращилась на него я. – Это даже не диагноз. Это – проза жизни, наша суровая реальность. Отчего тут лечить? Может, ее в ванну, под холодную воду?
– Во-первых, организация гипотермии – не самая лучшая идея, чтобы очистить кровь от алкоголя. Тут нужна капельница. Во-вторых, насчет отравлений ты ошибаешься, Ромашка, – покачал головой Апрель. – До шестидесяти процентов отравлений со смертельным исходом приходится именно на алкогольные.
– Она что, может умереть? – вытаращилась я. Игорь замолчал, затем демонстративно плюнул куда-то в сторону.
– Типун тебе на язык. Это я тебе так, статистику говорю. Чтобы ты осознала, что для человека непривычного такое отравление хуже отравления ядом.
– А вдруг она – человек привычный? – пожала плечами я.
– Не думаю. Нет, не думаю. И вообще, хватит трепаться, беги за сумкой.
– Вы что… что… хотите об этом поговорить? – несвязно вопрошала Оксана, продолжая рассматривать Игоря, словно пытаясь сквозь пелену выпитого осознать, действительно ли он здесь, или это только алкогольный бред.
– Я поверить не могу, что она… – пробормотала я, но, наткнувшись на злобный взгляд Игоря, побежала к машине. Апрель оказался весьма подготовленным человеком, незаменимый товарищ для таких случаев. Все-таки сказывалось медицинское образование. Дальше все было быстро и эффективно, одно сплошное наслаждение. Игорь нацепил резиновые перчатки, достал набор – какие-то трубочки, баночки, скляночки, иголки, шприцы, даже какую-то неприятно пахнущую жидкость для стерилизации. Одним уверенным движением он поднял отбивающуюся от него Оксану и перетащил ее на диван в большой красивой гостиной. Мы уложили ее там, напротив камина. За всеми этими треволнениями я даже не успела оглядеться по сторонам, а между тем дом был теплым, уютным, семейным. В этом доме, наверное, долго и счастливо жили, но сейчас тут царил беспорядок, валялись книги и журналы, стояла невымытая посуда, лежала одежда. На столике напротив дивана и на полу я заметила кучку разбросанных фотографий. Игорь тоже бросил на них короткий взгляд.
– Думаешь, это он? – спросил Апрель меня так тихо, как только смог. Я склонилась, подняла одну фотографию с пола. Там был запечатлен смеющийся мужчина в простых хлопковых штанах с большими накладными карманами и в рубашке с закатанными рукавами. Он стоял посреди какого-то старого сарая, на заднем плане, за его спиной, на стене на крюках висели велосипеды. На деревянном комоде стояли во множестве какие-то банки-склянки, лежал сложенный горкой крупный красный лук. Мужчина смеялся. Кто-то застал его врасплох. Трудно было сказать, что именно он делает, зато легко было сказать, что он там, на фотографии, совершенно счастлив. Угольно-черные волосы, темные глаза, заостренные черты. Настолько небрит, что вполне можно уже говорить о бороде. Волосатые руки. Крупный мужчина, широкие плечи. На других фотографиях тоже он.
