— Поедешь по берегу, увидишь омут глубокий, так в воду брось, — посоветовала она.
— Может, обратно вернуть? Вещица дорогая...
Дива рассуждала без прежнего простодушия, неожиданно многозначительно и даже жёстко:
— Вернуть — напрасную надежду подать. А станет спрашивать, скажи, я сама в реку бросила. Русалкам подарок в пору, пусть вышивают. У них на дне ниток много и времени не счесть...
Зарубин не знал даже, что и сказать, Дива Никитична гордо удалилась, а он остался стоять с коробкой в руках, физически ощущая, что за вдовой потянулся некий инверсионный след, выхлоп, по которому можно судить о силе двигателей. Обычно в таких случаях восхищённо говорят: какая женщина! Но Зарубин восторга не испытал, а силу её отнёс к ведьминскому характеру: вдова привыкла к вниманию мужчин и вертела ими, как хотела, включая губернатора.
После столь неудачного знакомства с хозяйкой фермы он не стал более искушать судьбу и поехал к Костылю.
Охотничья база оказалась не близко и на полуострове: Пижма делала здесь крутую петлю, образуя защищённый модой почти правильный круг, и только узкий перешеек связывал его с материком — так было на карте. По земле же пришлось порядочно накрутить петель, прежде чем попал на нужную дорогу с единственным указателем на развилке — «Охотбаза «Пижма» 1 км». Куда вела вторая дорога, оставалось загадкой. Может, просто на делянку, где вместо леса теперь выруб с пеньками. Зарубин жал, что его здесь ждут, однако, исполняя рекомендации попутчика, свернул в лес сразу за аншлагом, загнал машину в молодой сосняк, расчехлил и зарядил карабин. ()н не собирался стрелять ни в лешего, ни в снежного человека, за дорогу мозги вроде проветрились, но остался подсознательный детский страх, опасность незнакомого пространства. Оружие давало иллюзию защищённости и одновременно подчёркивало, что страх этот всё-та- ки сидит и дорожным ветром его не выбить. Поскольку на языке, будто попавший в рот волосок, прилип вопрос: вдруг появится сейчас леший, и что ты станешь делать?
И в голове треплется та же мысль...
В молодом беломошном бору и впрямь повсюду торчали бурые шляпы уже переросших грибов, нагретая за день хвоя источала приятный смолистый запах вместе с полусонным, уже осенним умиротворением. Рядом база с десятком домов, два автобуса людей, а музыки нет, дыма костров не видать — даже отдалённых голосов не слыхать. Ни шороха, ни движения, никакой живой души поблизости — ни чистой, ни нечистой!
Зарубин прогулялся по лесу вдоль дороги, потом увидел просвет впереди, пошёл на него и оказался у белёсой, пенистой реки, словно и впрямь молоко текло. Глубоко врезанное русло с обрывистыми берегами упиралась в каменную моренную гряду и вдали уходило на круг, огибая холм. На вершине его и стояла охотничья база: среди сосняков блестели жестяные крыши, из труб курился дымок, и это было единственным знаком, выдающим присутствие людей. Несмотря на свой горный и бурный вид, Пижма оказалась спокойной и глубокой, а молочный её цвет создавался за счёт белого камня, песчаных яров и белёсого неба.
Выглянувшее солнце упало в тучу, начал моросить дождик, быстро смеркалось, и всей нечисти пора было выходить на оперативный простор, но тускнеющие берега по-прежнему были пусты и безмолвны. Уже в сумерках Зарубин спустился к воде, умылся, и тут увидел, как по речной, зарябленной дождём глади бесшумно скользит резиновая лодка. Один человек сидел на вёслах, другой в корме, и оба похожи на припозднившихся или только что выехавших на ловлю рыбаков. Тот, что был на корме, колдовал со спиннингом, однако забросил его всего пару раз, потому что гребец резко повернул к берегу и причалил неподалёку от Зарубина. Рыбаки всё делали молча и почти беззвучно; они выволокли лодку на берег, подхватили прорезиненный объёмистый мешок, торчащий посередине, и понесли его по песчаной круче вверх. Мешок был тяжёлый и скользкий, наверняка с рыбой, и мужики его дважды уронили, пока лезли на песчаную кручу. Зарубин даже рассмотреть толком их не успел, заметил лишь, что один малого роста, в камуфляжном костюме, чернобородый, другой в чём-то сером и длинноволосый — космы всё время спадали на лицо. Выждал, когда они поднимутся на берег, после чего оббежал стороной, по пологому подъёму, а когда оказался в сосновом подросте, рыбаков не обнаружил.
Облачность сгущалась, и так быстро померкло, что в густом лесу стало темно, а высокий бор с восточной стороны уронил непроглядную тень на всю речную долину. С горки стало видно почти весь полуостров с базой, где зажглись галогенные слепящие прожектора, и не то что выслеживать — ходить-то без фонаря стало трудно.
Зарубин выбрал направление и, выставив вперёд руки, двинулся напрямик в сторону своей машины. В чистом беломошном бору он скоро проморгался, присмотрелся и пошёл уже скорее, хотя двигался наугад, без всякой уверенности, что выйдет на дорогу. Он спешил, пока совсем не стемнело, ибо знал свою слабость — потерю ориентации, особенно в сумерках. При чём ещё несколько лет назад этот изъян как-то не замечался или всегда проносило: в экспедиции на Памир ездил, на Нижнюю |унгуску, на Дальнем Востоке в уссурийской тайге почти ГОД прожил, и ничего. Но к сорока годам Зарубин начал блудить, что называется, в трёх соснах, и это тщательно скрывал, объясняя себе тем, что на новой работе в Госо- хотконтроле начал терять чувство реальности. Кажется, выпадают из памяти и жизни целые сегменты бытия, возникает ощущение пустых, не прожитых клеток и собственной ненужности. Время идёт, а ничего не меняется и ничего ещё толкового не сделано, кроме трёх опубликованных баек.
Когда занимался академической наукой, всё было ясно: изучай предмет, осмысливай и пиши статьи. Но бюджет и институте поджали, жизнь дикого животного мира в чистом виде никому не нужна, если нет прикладного значения, то есть экономической выгоды. Учёных разогнали но министерствам, нечего мол, колечки птичкам на лапки вешать, изучать миграции плотоядных да травоядных, приносите конкретную финансовую пользу. А нет — ив рынок, шмотками торговать.
Станешь задумчивым, потеряешь тут чувство ориентации, если все предыдущие сорок лет псу под хвост и не совсем ясно, что делать дальше. Сидеть в чиновничьем кабинете и отчёты писать, сколько добыто дичи охотниками-любителями или бросить всё, например, жениться и начать жизнь сначала, пока не поздно.
На сей раз Зарубин не заблудился, вышел на дорогу к базе и, пока осматривался, гадая, в какой стороне оставил машину, вдруг снова увидел рыбаков. Точнее, сначала услышал шорох и пыхтение за просёлком, и только пройдя на звук, разглядел одну длинноволосую фигуру внизу и вторую, едва различимую, на дереве. Прячась за соснами, он подошёл ещё ближе и наконец-то увидел, что делают: затаскивают верёвкой мешок на высокую густую ёлку. У Зарубина даже вопроса не возникло, зачем тянут рыбу на дерево: дальневосточные охотники так приманивают медведя, когда по рекам валом идёт горбуша. Через пару недель она скатится в океан, а подвешенная в мешке протухнет и станет испускать зловоние на многие километры. Пристрастившиеся к дармовой добыче косолапые непременно унюхают и троп к приваде натопчут, дерево обдерут, а забраться взрослому слабо — садись на подходе и стреляй на выбор, пока матка с медвежатами не пришла. Эта хитрая: детёнышей загонит наверх, а те или мешок порвут, или сук, на котором висит, отгрызут.
