Борута привёз Шлопака к себе домой, попробовал уло- /кить спать, однако теперь тот вроде бы даже образумился и снова начал требовать немедленной доставки его в Москву. Телефон академика вымок в трясине и вышел из строя ещё на острове, и он после долгих уговоров склонил Данилу, чтобы тот позвонил по секретному номеру. Борута всё это просчитал за блажь умалишённого и всё-таки набрал номер. И вдруг получил строгое предупреждение охранять Шлопака от всех видов внешнего воздействия на него, и сообщение, что эвакуационная команда немедленно вылетает спецрейсом вертолёта на Пижму.
Естественно, ничему этому Борута не поверил, к тому же голос в мобильнике был насмешливым и ядовито-ироничным, особенно когда Данилу называли «господин академик». Но когда он передал трубку целителю, тот неожиданно заговорил на каком-то иностранном языке, причём страстно и как-то жалобно. Что ему пообещали в ответ, Данила не понял, но Шлопак даже всплакнул отчего-то, и уже из мужской солидарности, глядя на безутешного страдающего товарища, Борута всё-таки сбегал и магазин и принёс четвертинку дешёвой водки — другой не было. И в магазинной очереди услышал подтверждение своему откровению: Драконя умер, и теперь на Пижме чуть ли не всенародная скорбь.
Данила принёс водку, однако целитель нашёл в себе силы и пить отказался! При этом заявил, что долг его гражданской ответственности превыше всего.
После звонка в столицу академик и в самом деле успокоился и в ожидании транспорта уснул, сидя за столом. Борута убрал из-под его носа чекушку с водкой, спрятал было в шкаф, но передумал — раскупорил, выпил сам за помин души председателя и лёг поспать. Всё остальное произошло как во сне, ибо в реальности быть не могло: прямо на улицу возле дома сел десантно-штурмовой «крокодил», разметав кур и распугав жителей. Люди в чёрной униформе выскочили из машины, в одну минуту вывели Шлопака и Боруту, погрузили на борт, и вертолёт в тот же миг взлетел.
Баешник видел это собственными глазами, поскольку Данила жил наискосок от него, и весь процесс эвакуации произошёл средь бела дня. Уже потом досужие языки разнесли слухи, будто вертолёта не было вовсе, а за академиками пришёл чёрный губернаторский «мерседес» с охраной. И как всегда, нашлись те, кто уверял, будто увезли их на УАЗе — простой неотложке, посланной из Тотьмы, однако не могли объяснить, как целитель с Борутой вскоре оказались на экране центрального телевидения. Но ведь были и такие, кто откровенно лгал, что исследователей аномалий грузили в скорую не спецназовцы в чёрном, а люди в белых халатах, и будто упаковали их в смирительные рубашки, дабы не оказывали сопротивления. Установить что-либо достоверно на Пижме и так нелегко, тут же вообще всё погрузилось в трясину разнотолков, и неоспоримым фактом оставалось возвращение Боруты, который явился стриженным наголо и в сопровождении уже другого академика.
7
0хотничья база на Пижме напоминала древнерусскую крепость: по всему периметру была огорожена настоящим острогом, а над воротами воз-вышалась башня с окнами-бойницами и круговым гульбищем. Её пирамидальную крышу венчал чёрный флюгер в виде петуха, а на гранях поблёскивали солнечные батареи.
На базе его ждали давно, егерь с карабином наперевес стоял на башенном гульбище, и когда Зарубин вышел из машины, раздался окрик по всей форме:
— Стой, кто идёт?!
— Йети! — откликнулся тот.
— Кто-кто?
— Снежный человек!
Вспыхнул яркий прожектор, осветивший машину и Зарубина, часовой спустился вниз и настороженно осмотрел гостя.
— Как ваша фамилия? — спросил на всякий случай. — Гоминид, — ухмыльнулся Зарубин. — Слыхал? Часовой был так перепуган, что юмора не воспринимал, стал докладывать по рации, что приехал человек СО странной фамилией, и в это время из калитки вышел узнаваемый по описанию попутчиков охотовед — блистал лысиной, сильно хромал и передвигался с инвалидной тростью.
— Ждём со вчерашнего дня! — Он раскинул объятья, но опомнился и скромно протянул руку, спрятав за спину поеденную левую, с костылём. — Меня зовут Олесь.
Они были примерно ровесниками, а Зарубину нравилась простота отношений среди мужчин.
— Игорь, — представился он. — Вы тут как в осаде, с караулом на воротах...
Чувствовалось, что охотовед привык к приезду больших начальников, держался раскованно, однако при этом соблюдал этикет и всё время озирался, будто косоглазил.
— Пришлось выставить пост, — признался он. — Часа два назад вдруг хохот в лесу, гомерический... Не слышал?
Зарубин вспомнил, что это он смеялся, а по реке далеко разносится, однако признаваться не стал.
— Не слышал, в машине был...
— Верный признак — снежный человек бродит неподалёку, — на ходу заключил Костыль. — На поле он тоже хохотал, когда сбросил меня с лабаза.
На базе была полная тишина, хотя на автомобильной стоянке стояло два туристических автобуса, рефрижератор и десяток легковых автомобилей. Повсюду горели наскоро развешенные фонари, тенями маячили отдельные фигуры вооружённых людей, а выпущенные из вольеров собаки молча сидели почти под каждым деревом, словно выжидая добычу.
Недоеденный очень хорошо просчитывал и чувствовал приезжающих гостей и начальников, сразу определял, что и кому нравилось, точно угадывал желания, что выдавало в нём предопределённость родового предназначения. Зарубин, исследуя закономерности существования групп диких животных, вывел когда-то даже формулу, применимую в том числе и к существованию человеческих общностей. Люди, как и звери, вопреки всем научным теориям, делились на две основополагающие категории: первые служили делу, в том числе определённой идее, высшей установке, богу, а вторые им прислуживали. Между ними произрастал тонкий растительный, изоляционный и самовосполнимый слой питательной базы, которым кормились обе стороны, пребывая в благоденствии.
Это своеобразные расходные материалы: плесень для бактерий, лишайники и мхи для оленей, трава для травоядных, насекомые, черви и мелкие грызуны для плотоядных. Но если нарушалась гармония, то первые становились чисто плотоядными, начинали поедать вторых, нижележащих, и уровень цивилизационного развития резко понижался. Для того чтобы мир оставался в рампах гуманитарного поля, обеим сторонам следовало наращивать питательную прослойку между собой, заботиться об экологии пищи, иначе мирному сосуществованию групп приходил конец. Поедание себе подобных не возвышало высших, а лишь продлевало их существование в низменном состоянии, что отрицательно действовало на состояние низшего пищевого слоя, поднимало в нём дух сопротивления, революционные настроения, и мир переходил в состояние глобальных потрясений.
Стоило Зарубину оформить свои выводы в виде научной концепции и подать заявку на участие в международном форуме, как его тут же сократили и предложили работу в Госохотконтроле, где ничего, кроме зарплаты, нравиться не могло.
Недоеденный не случайно носил своё прозвище: его активно доедали вышестоящие и судьба висела на волоске. Не организуй он тайную охоту короля и принцессы, будет съеден вместе с вычурным острогом, башней, портянками, бинтами и башмаками. Он был запуган больше не снежным человеком, а грядущей судьбой — потерей собственной кормушки, которую ему удалось организовать на развалинах бывших колхозов и леспромхоза. Вернее, на их землях, которые, как известно, не развали- вшотся вместе с системами. Но будучи ярким представителем низшего слоя, он вошёл в революционный экстаз и был, по сути, неукротимым воином.
