— Считаешь, силы эти потусторонние?
Костыль на минуту задумался.
— А ты меня послушай и сам рассуди, какие они, — вывернулся он. — Есть у нас тут одна баба... Точнее, женщина, вдова фермера Дракони. Дива Никитична... Ей уже под полтинник, а выглядит на тридцатник или даже меньше. Троих дочерей родила, и хоть бы что — девичья фигура! В общем, ведьма натуральная. Её когда-то старший Драконя на дороге нашёл...
— И удочерил, — продолжил Зарубин. — Вырастил и за сына замуж отдал...
— Баешник просветил? Понятно... Так вот Фефелов случайно заехал к ней масла купить. Сам его туда и послал! Её муж, Алфей Никитич, уже в больнице лежал, в Вологде... Заехал и заторчал там на два дня! Чем уже она потчевала его, но мозги обработала так, что чумной вышел. Никак уезжать не хотел, едва в чувство привели... Представляешь, влюбился!
— Влюбиться — это здорово...
— Чего здорового? Если бы по своей воле...
— А что, бывает по чужой?
— Она присушила! — заявил Костыль. — Ну приворожила, опоила чем-то... Ведьма же! И губернатора тоже, между прочим. Меня пыталась опоить — не вышло!..
— Чем опоить?
— Парным молоком! Заговорённым, естественно...
— Как столичного целителя?
— Баешник и про него рассказал?
— В картинках...
— Не молоком их напоили — водярой. Какие-то бабы. В общем, тёмная история...
— А где теперь целитель?
— Говорят, Шлопак до сих пор лечится, — сообщил Недоеденный. — И на Пижму больше ни ногой.
Зарубин усмехнулся и тяжело вздохнул:
— Я бы хотел, чтоб меня приворожила, какая-нибудь ведьмочка...
Недоеденный не услышал тоски закоренелого холостяка.
— Но я про другое хочу сказать. Все эти чудеса со снежным человеком, с лешим, козни Дивы Никитичны против меня! Не знаю, сама ли она по полям бродит, или посылает кого... Но всё с её участием!
— Может, любит тебя? — спросил Зарубин.
— Да меня тут любят все бабы! — уверенно заявил он. — А сейчас, когда в разводе, так вообще с ума сходят. Я здесь второй жених после губернатора. И никому нет дела до моих чувств... И вдова эта тоже! Любит или нет, не скажу, но бегает за мной. Будто с жалобами: то телят волки порезали, то тёлок... А сама всё молочком хочет напоить! Я его терпеть не могу. У меня аллергия на парное!
Он ещё что-то хотел сказать, но подумал и решил, что и так слишком разоткровенничался. Поэтому сделал неожиданное заключение:
— В общем, она мне и навредила. Фефелов сначала хотел меня забрать в Госохотконтроль. Но после того, как угодил к Диве на ферму, резко изменил отношение. Мы же с ним, получилось, соперники! Потому что она ещё тешится надеждой меня очаровать.
— Конкурировать с шефом трудно, — саркастически заметил Зарубин. — Но зато каков соперник!
— В том-то и дело! — подхватил Недоеденный. — Я с медведями боролся, мне чем крепче противник, тем азартней. Но твоя помощь потребуется, Игорь. Только надо чисто провести королевскую охоту. Поможешь? А я в долгу не останусь. Выставлю самого крупного медведя. Есть у меня один в заначке, для губернатора берёг... Тебе отдам.
— Ловлю на слове, — сонно пролепетал Зарубин. — В общем, мы с тобой ещё поговорим. А сейчас — спать!
Костыль услужливо выключил свет и слышно было, как похромал в потёмках по крутой лестнице. Один марш прошёл удачно, но на втором оступился и загремел, сопровождая полет соответствующей речью...
8
Проснувшись, Зарубин вышел на гульбище и сразу же оценил своё жилище: отсюда и впрямь вся база и её окрестность просматривались на полверсты, в том числе вся речная излучина и даже другой берег, покрытый мелколесьем. Кроме того, рубленый арочный свод над воротами усиливал все звуки, и потому было слышно, о чём говорят егеря возле клеток со зверями, стоящих на отшибе под крепостной стеной. Утро было солнечным, с явным намёком на начало бабьего лета, однако север стоял под плотной завесой облаков, а это был местный гнилой угол.
Прошедшая безмятежная ночь вдохновила многочисленное население охотничьей базы. По словам Костыля, прибалты ничуть не расстраивались по поводу явления лешего, воспринимали это как опасное приключение в экзотической стране — они уже чувствовали себя путешествующими европейцами. Многие семьи и матери-одиночки были с детьми, но не особенно-то опасались снежного человека, поскольку видели издалека, в контакт не вступали и чаще испытывали боязливый восторг. Впереди у них была ещё целая неделя пребывания на природе, надеялись, что прекратятся моросящие дожди и ещё успеют походить за грибами, чтобы оплатить своим трудом отдых, кормёжку, проезд в обе стороны да ещё запастись дорогу- щим у них сушёным белым деликатесом.
После завтрака народ получил разрешение на выезд в сопровождении вооружённых егерей и теперь собирался в лес. Накрапывающий дождик не мог остановить трудового порыва, прибалты заворачивались в полиэтилен, получали казённые корзины, пестери, лукошки и рассаживались по микроавтобусам. Вероятно, слух о приезде специалиста по укрощению нечистой силы облетел базу: с Зарубиным вежливо здоровались пышущие здоровьем и охотой тридцатилетние особы, а мужчины трясли руку и уже благодарили. Чувствовать себя героем было приятно, хотя ещё незаслуженно, тем паче сам Костыль прибежал в приподнятом настроении: за всю ночь ни один пёс не завыл. Верный признак, что леший к базе даже не приближался.
Недоеденный проводил грибников и поднялся к Зарубину на гульбище.
— Пошли, Митроху покажу!
Зверинец располагался на заднем дворе базы, подальше от жилья. Две клетки были пустыми, в третьей возле полного корыта отходов после завтрака сидел молодой, угрюмый и зажравшийся секач. Крупный, уже раскормленный на зиму медведь находился в двойной просторной клетке и напоминал круглую тётку-попутчицу. Как заведённый, он бродил взад-вперёд по бревенчатому полу, словно обеспокоенный и самоуглублённый человек, и даже приближение хозяина не могло выбить его из задумчивого состояния. Охотовед отомкнул наружную клетку и хотел было открыть дверцу внутренней, однако медведь внезапно бросился на решётку и зарычал, испортив представление.
— Митроха, с ума сошёл?! — ругнулся Костыль. — Пшёл на место!
Зверь стал грызть прутья.
— Не входи, порвёт, — предупредил Зарубин.
Недоеденный был человеком смелым, заводным, отчаянным, приходилось верить в рассказ о поединке со зверем, о том, что охотоведа любят все бабы в округе, и не сомневаться, что его когда-нибудь непременно доедят. Тем паче Костыль не мог ударить в грязь лицом перед гостем и в клетку всё-таки вошёл, однако Митро- ха всё равно не позволил себя потрепать за холку. Вжался в угол и едва заметно покрутил носом, выражая признак крайней агрессии. Вероятно, Костыль заметил это, однако покинул клетку не сразу, показывая, кто тут хозяин и одновременно изгоняя из себя атавизм застарелого неизживаемого испуга.
