Загадки, где Дракони берут молоко, больше не существовало. И никакой тебе нефти, молочных рек и прочих чудес природы. Но возникла другая: как он попал в незнакомое место, если всю дорогу ехал по ориентирам и не мог сбиться с пути?
Он вернулся к ржавому трактору и для очистки совести проехал прямо по дороге, однако никаких знакомых примет не нашёл: тот же смешанный лес с небольшими полянами и травой, выбитой скотом. А на пути к лабазу был сосновый, болотистый и под ногами чавкал торфяник. Зарубин включил навигатор, исправно работавший вчера, однако связи со спутниками не было. Заколдованная или замордованная, она, эта связь, предательски исчезала всякий раз, как только он чувствовал, что сбился с дороги. Испытывать судьбу и ехать дальше не имело смысла, да и времени не оставалось хотя бы к выходу аккуратного королевского медведя поспеть, потому что километр или больше до лабаза надо идти пешком.
Зарубин не нервничал — тихо посмеивался над собой, уже мысленно согласившись, что придётся пойти на поклон и попросить, чтобы на охоту его возил егерь. На перекрёстке у трактора он повернул назад, через перелесок на поле со столбами, где побуксовал в глубокой луже драгоценных десять минут, и уже поднявшись на бугор, остановил машину: время было половина восьмого. Зверь уже вышел и даже найди он сейчас подкормочную площадку, забираться на лабаз нет смысла: только спугнёшь, и осторожный седоватый старик может завтра не выйти вообще. И тут он заметил след УАЗа, который на горке поворачивал резко на восток и пропадал в молодых сосняках. То есть спускаться вниз и проезжать перелесок было не нужно! А его смутила цепочка столбов, вдоль которых он и поехал...
Отсюда до подкормочной площадки оставалось километра полтора и километр пешком, но время упущено. Поэтому можно было отдыхать все сорок минут, пока медведь пасётся, затем проехать к лабазу, пока светло, и заметить дорогу, чтобы уж завтра попасть на охоту наверняка...
Зарубин снял куртку, расстелил её рядом с машиной на траве и лёг, испытывая редкое ощущение благодати. Вечер был тёплый, пасмурный, без дождя, в воздухе по-летнему звенели комары, в траве стрекотали кузнечики и где-то далеко — сороки. Шум дойки сюда не доносился, и слух, привыкший к постоянному звуковому фону, завис вместе с летучим кипрейным семенем, а вкупе с ним замерли все бегущие ручейки мыслей. В такие редкие мгновения он всё время вспоминал, или точнее, наполнялся состоянием, которое испытывал лишь в то время, когда в одиночку жил в уссурийской тайге. Там оно было почти беспрерывным, и отвлекали только свои громкие мысли, когда надо было садиться за стол писать дневниковые наблюдения и поквартальные отчёты. Сейчас же его вывел из небытия надрывный звук автомобильного мотора: дойка наверняка закончилась, и молоковоз повёз товарное молоко на переработку. Тайный колхоз Дракони работал как часы: сеялись озимые на комбикорм, паслись стада коров, и теперь становилось ясно, с какого разнотравья, с какого букета растений получалось волшебное масло для кремлёвского общепита. И стадо он спрятал надёжно: в такую бездорожную глухомань, да ещё прикрытую губернаторским покровительством, вряд ли кто посторонний сунется.
Невидимый молоковоз на минуту остановился за перелеском, затем хлопнула дверца, и машина с воем уползла по грязному просёлку. А спустя несколько минут, как стихли все звуки, он услышал размеренные грузные шаги, точнее, стук травы будто по резиновым сапогам. Приподнял голову — никого вокруг, но звуки есть. И уже близко! Зарубин вскочил, огляделся и прислушался: тяжёлая поступь человека доносилась с косогора, но там, в багровеющем зареве, никого не было!
Во рту отчего-то стало солоно, и заныли кончики пальцев на руках, словно были поморожены и теперь отходили. Незримый тяжеловес прошествовал по бугру, и за ним, словно от летящих пол плаща, шлейфом потянулся ветерок, колыхая травы, — полное ощущение, будто пробежал человек. Когда звук шагов исчез где-то возле леса, Зарубин увидел женщину в белом халате и бидончиком в руке! Спину продрал непроизвольный озноб, хотя он понимал, это не кикимора — скорее всего доярка, которую наверняка высадил молоковоз. Она шла от дороги по полю совершенно бесшумно и, увидев машину, сделала доворот, направляясь прямо к Зарубину.
Он тряс головой, мысленно отплёвывался, однако избавиться от наваждения не смог — к нему шла вдова Дра- кони! Подошла, встала в нескольких метрах и посмотрела так, будто хотела сделать выговор: опять какую-нибудь границу перешагнул, что-то нарушил, не туда залез. Он даже осмотрелся, ожидая ругани, но Дива Никитична заглянула через стекло в машину и будто расстроилась.
— А где же Костыль? — удивлённо спросила она.
— Должно быть, на базе, — неуверенно произнёс Зарубин. — Впрочем, не знаю...
— Это не он сейчас к лесу пробежал?
— Нет, я здесь один!
— Жаль... Дяденька, а ты его увидишь сегодня?
— Конечно... Что-то передать?
Вдова посмотрела на свой бидончик и надменно усмехнулась.
— Скажи, Диву Никитичну встретил, хотела парным молочком напоить, — она произнесла это так, будто собиралась дать не молока, а яду.
— Он же молоко терпеть не может...
— Ничего, у меня выпьет! Последнее ему предупреждение: будет от меня убегать, поймаю и уши надеру!
— Так и передать?
Дива Никитична, похоже, чувствовала себя на Пижме владычицей.
— И ещё скажи: не изведёт волков за старой дойкой, отниму угодья. Выгоню с Пижмы к чёртовой матери. Опять тёлку зарезали!
Зарубин почувствовал себя виноватым.
— Хорошо, передам...
Вдова как-то странно всмотрелась, будто приблизив к себе, и вдруг доверительно спросила:
— Дяденька, ты подарок-то в реку бросил?
— Нет ещё, — признался он. — Подходящего омута не нашёл, с русалками.
— Сегодня поедешь, так брось, — велела она.
— Не жалко? Вещица дорогая, антикварная...
— Нечего меня подкупать! — вдруг заявила Дива Никитична.
— Фефелов вспоминал вас очень тепло, — Зарубин попытался защитить шефа. — И при этом волновался...
— Знаю я это волнение! — отрезала вдова. — Если бы от души подарок!.. Костыль боится, что угодья отниму, вот и настропалил своего начальника. А тот даже ухаживать пытался... Выбрось!
Вдове эта тема была неприятна, да и Зарубину не хотелось вникать в тонкости их отношений.
— Хорошо, сегодня же найду омут, — пообещал он.
И поймал себя на мысли, что непроизвольно тайно
разглядывает Диву Никитичну и при этом на ум приходит единственное слово — царственная. Тут можно понять шефа и его чувства...
— Впрочем, давай его мне, — вдруг заявила вдова. — Сама выброшу, всё равно на омут иду.
Зарубин достал подарок шефа.
— На омут русалок поить? — спросил, передавая коробку.
