— Какой ты любопытный, дяденька! — усмехнулась она. — На что тебе знать?
— Интересно! Неужели в Пижме русалки водятся?
Дива Никитична посмотрела как-то искристо и проникновенно.
— Водятся...
— И молоко пьют?
— Пьют... А тебе не верится в это, дяденька учёный?
— Как-то не очень, — признался Зарубин.
Вдова стояла в трёх шагах от него, но в этот миг опять словно приблизилась вплотную и заговорила так, что он ощутил запах её дыхания:
— Русалочки парного молока попьют и в осеннее полнолуние обретут белые тела. И тогда станут зримыми. Так-то они, как вода, прозрачные. По ночам в бабье лето они выходят на сушу и танцуют до утра. Кто захочет взять себе в жёны русалку, может в тот час её высмотреть и мету свою оставить.
— Какую мету? — чувствуя некое опьянение, спросил Зарубин.
Показалось, Дива Никитична говорит, склонившись к его уху:
— Самая надёжная метка — посмотреть с любовью. И этого довольно... Когда луна закатится, все русалочки в омут уйдут, а примеченная останется в белом теле и на берегу. Но сразу её хватать нельзя: за собой утянет. Надо в полдень прийти и взять — будет тебе самая верная жена! Но обязательно, чтоб было бабье лето. Тогда примеченные русалки, как совы, слепнут на солнце. А нынче вон всё моросит и моросит. Да всё равно хоть три дня, но тепло ещё будет!
Вдова рассмеялась и враз будто отдалилась. По-царски она и ушла, не сказав более ни слова. Зарубин смотрел ей вслед, ощущая восхищение и одновременно некое сожаление: было в этой женщине что-то колдовское! Она отошла уже шагов на полета и вдруг повернула назад, заставив насторожиться. Подошла, как-то пытливо пригляделась к Зарубину и смущённо засмеялась:
— Ещё тогда спросить хотела... Что у тебя с носом, дяденька?
— Боксом занимался...
— А-а... Больно было?
— Нормально...
— Значит, ты парень битый?
— Было, доставалось...
Дива Никитична снова будто бы приблизилась, оставаясь на месте.
— Почему холостой-то до сих пор?
Он чуть не сказал фразу, мол, тебя ждал. В последний миг схватил себя за язык, ибо сказать это хотел в шутку.
— Откуда ты знаешь? — спросил Зарубин. — Может, у меня три жены и семеро по лавкам?
— Не смеши меня. Я всё про тебя узнала, учёный...
— Да я тоже про тебя кое-что слышал. Например, говорят, колдунья...
Он постеснялся назвать её ведьмой, думал, обидится, но вдова вдруг улыбнулась:
— Не колдунья — ведьма я. Ты-то молока парного хочешь?
Отказаться — значило признать больной бред столичного целителя и фантазии Костыля по поводу приворотов.
— Хочешь проверить, не оборотень ли? — усмехнулся Зарубин.
— А как можно проверить?
— Говорят, достаточно окропить молоком...
— Глупости говорят! — отмахнулась она. — Если бы так просто можно было вычислить оборотней, их бы на свете не осталось... Пить-то будешь или нет?
— Спасибо, не откажусь, — Зарубин сам почуял, как дрогнул голос.
— Что такой несмелый-то? — усмехнулась Дива Никитична и подала бидон. — Пей!.. Ну что ты замер, дяденька? Будто не из Москвы. Столичные все шустрые. Вон твой Фефелов...
Взмахнула коробкой с подарком и продолжать не захотела.
Зарубин открыл крышку, ощутил полузабытый дух парного молока и, выдохнув, приложился к сосуду...
9
0н уже забыл, когда в последний раз пил молоко вот так, только что из-под коровы, ещё насыщенное биологическим теплом животного. Студентов, выезжающих на практику, обычно предупреждали, чтоб они не зверствовали над своим организмом, не увлекались парным, и особенно сливками, сразу по-сле сепаратора. Понять состояние несчастного Шлопака было можно, но Зарубину всё шло на пользу.
Вдова словно услышала его мысли:
— Дяденька, ты сильно не увлекайся! — игриво предупредила она. — Мне не жалко, но вред может случиться. Оставь русалочкам...
— Какой такой вред? — прикидываясь несведущим, спросил он.
И ощутил, как самый настоящий пьянящий хмель разливается по телу, будто на голодный желудок хватил бокал шампанского! Голова закружилась и приятно, сладостно онемели губы...
— Потом узнаешь, какой! Будет тебе охота!
Зарубин вернул бидончик.
— Ну, спасибо!.. Хмельное у тебя молоко!
— Осенний травостой, пора зрелого семени, — как-то многозначительно произнесла Дива Никитична. — Кто толк понимает, тот ценит и такие нюансы. Самое целебное молоко, потому и пьянит.
Он понимал толк, точнее, что-то ещё помнил со студенческой скамьи, однако про институт смолчал, хотя был повод завязать разговор. В хорошем расположении духа она сама была как парное молоко, и понять Фефе- лова было можно. Эта зрелая женщина светилась юной девичьей целомудренностью, скрадывающей возраст, и одновременно манила к себе, словно намекая на возможность отношений и свою доступность. И даже не колдовское — что-то ведьминское в этом было!
— Ты, дяденька, не заплутал ли? — вдруг спросила Дива Никитична. — Вид у тебя потерянный.
— Есть немного, — согласился Зарубин. — На лабаз ехал, а попал не туда. Леший водит...
Он умышленно её провоцировал, надеясь, что вдова каким-то образом себя выдаст, например причастность к существованию леших, к приключениям Бору- ты со Шлопаком, но она свела всё к светскому разговору.
— Бывает. У нас охотники часто тут блудят, место такое. Чуть свернул не там и потерялся. Тем более дни пасмурные, солнца нет. А так хочется бабьего лета!
И сделала изящное, едва уловимое движение — будто потянулась от предвкушения тепла и удовольствия.
— Кто здесь ходит? — уже прямо спросил Зарубин. — Перед тобой кто-то грузный прошёл. Как слон, и ветер за ним...
Вдова махнула рукой.
— Должно быть, дива. Кому ещё?
— Дива — это лешачиха?
— Лешая, — со знанием дела поправила она. — Лешачиха — это жена лешего. Наша, говорят, незамужняя.
— Не боишься тут ходить?
Вдова отвечала простодушно и весело, как все местные туземки.
— Чего же бояться-то? Если я сама — Дива?.. Лешую встретить — это к счастью. Она не всякому и покажется.
— Откуда она взялась? Говорят, раньше не было.
— Наши мужики позвали, она и пришла, — просто объяснила Дива Никитична, словно речь шла о чём-то обыденном. — Они любят почудить. Иначе, мол, скучно жить.
