— Да боже упаси! Как тебе в голову пришло? Дива туда часто ночевать ходит одна. Мне сначала егеря говорили, потом я сам выследил... Этой осенью так почти каждую ночь там. И такое ощущение, ждёт кого-то!
— Но уж точно не меня...
— Может, судьбу свою? Кто первым набредёт — тот и суженый. Она теперь вольная особа и романтичная...
— Ну и пусть ждёт...
Обескураженный Костыль даже растерялся, утратил красноречие и заговорил косноязычно:
— Неужели ты совсем... не того? Никак?.. Да ну, не верю! Фефелов вон сразу... Эх, я бы и сам! Но теперь принцесса... А у тебя какое желание-то?
Когда Зарубин чуял, как начинает наливаться ядовитым сарказмом, сам себя ненавидел, но уже ничего поделать не мог.
— Желание есть, — серьёзно проговорил он. — Узнать, куда девался трактор с перекрёстка?
Недоеденный потряс головой.
— С какого... перекрёстка?
— Как на дойку поворачивать, куда принцессу садят.
— Известно куда — егеря на металлолом сдали.
— Когда?
— Лет десять назад. — Костыль насторожился. — Погоди, а ты-то откуда про трактор знаешь?
— Вчера блудил — видел, — аккуратно признался Зарубин. — Попал куда-то... Сегодня там же вроде ездил, ничего не нашёл.
Охотовед как-то облегчённо отмахнулся, глянул на часы и заспешил.
— Место такое! Я сам иногда блужу. Там с этого косогора дорог натоптано, и все одинаковые... Так мы куда едем? Если в урочище за Дорийской марью — так рано ещё. На лабаз — так в самый раз.
— На лабаз.
Костыль сначала посмотрел на него возмущённо.
— Ну, ты и кремень! — последнее слово прозвучало как «дурак».
Потом подумал и добавил с завистью:
— Есть в холостяцкой жизни своя прелесть: никому ничего не должен.
По пути на лабаз он не хуже баешника стал рассказывать про гигантского секача, так и не отстрелянного губернатором, — набивать цену. Зарубин поймал себя на мысли, что внутренне радуется такому обороту: теперь не надо стрелять старика и пить его кровь. Пусть король с принцессой испытают, что такое охота на медведя в русских лесах. Однако ничего о своих столь интимных чувствах Костылю не сказал, понимая, что отношения между ними теперь испорчены непоправимо. Он и сам не понимал, отчего конкретно вспыхнула эта ненависть к охотоведу. От предложения отказаться от охоты с принцессой? От его кичливого нрава, глупой самоуверенности? Или от того, что ему теперь известно укромное место в урочище за Дорийской марью, где ночует Дива Никитична, но он не может сейчас туда поехать?
Губернаторский лабаз, который пытался своротить снежный человек, был отремонтирован капитально, даже новую лестницу привезли и крышу покрыли старой, отлежавшейся берестой. Однако начинка была мужской, аскетичной, не для соблазнения принцесс. Недоеденный поднялся вместе с Зарубиным, и видно было по поведению: ещё переживал случившееся нападение йети, а по другой версии — вдовы председателя. Овёс был изрядно побит зверем, наискосок, от дальней стороны поля, виднелась широченная тропа, будто стадо проломилось, а в пяти метрах от засидки вообще было выкатанное пятно с полсотки.
— Туда меня и зашвырнул, — шёпотом подтвердил охотовед. — Вот тебе и кукла...
Зарубин вспомнил про Деда Мороза, шныряющего по подкормочным площадкам, хотел рассказать, но Костыль оставил рацию, без всяких напутственных слов почти бесшумно спустился на землю и так же ушёл к машине. И в этом проявилось его искреннее отношение к столичному начальствующему гостю — точно такая же ненависть. Причём одинаково беспричинная, сразу за всё: что он, вологодский молочник, вырвался из небытия и теперь восседает в Госохотконтроле, там, где мечтал восседать Недоеденный. Что ему, Зарубину, отдали принцессу на охоту, а он, Костыль, вынужден платить отступные — сдать в наём избушку со вдовой. К которой, по всей вероятности, любвеобильный охотовед сам неравнодушен...
Понять его оскорблённость было можно, простить меркантильность — нет!
Зарубин уже почти разобрался в своих и чужих чувствах, расставил все знаки и несколько успокоился, чётко определившись, что от принцессы не откажется. В этот день появилось солнце, но вечер был знобкий, со студёным ветерком, поэтому он надел волчью безрукавку, устроился на удобном сиденье со спинкой и, не выспавшийся, стал дремать. По свидетельству егерей, кабан выходил на кормёжку в разное время, чаще в лёгких сумерках после заката, и поскольку был не пуган, то кругов не нарезал, вылетал галопом и начинал драть горох с овсом. Зарубин ничуть не боялся уснуть: не раз бывало, что он просыпался, обнаруживал зверя на площадке, стрелял и был с трофеем. Нивхи вообще утверждали, что спящего человека зверь не чует и не слышит, особенно хищники, поскольку они больше реагируют на мысли, на думы человека, чем на запахи и звуки. Охотник сидит в засидке и думает: сейчас выйдет медведь, и я его убью! Чем дольше сидит, тем громче думает, так что на весь лес чуткому третьему уху зверя слышно. А спящий пребывает совсем в другом мире. Сон уносит его душу в рай, где сытно, тепло и никаких земных забот. Зверь же выходит на кормёжку голодный, у него в голове одна мысль — поесть, все другие отступают. Вот так жадность не даёт удачи человеку и гонит зверя под выстрел. Поэтому умные нивхи в засидке возле привады или спали, или прикидывались спящими и мечтали, что они счастливы, что у них в ледяной яме и так много мяса, а в чуме красивая жена и много забавных, любящих папу детишек. Голодный зверь думал: сытый человек сидит, не тронет, и выходил.
У Зарубина чум в Москве был, даже ледяная яма существовала вроде морозильной камеры, где полно мяса и рыбы — жены и детей не было. А не женился он по той же причине, что и голодный, жадный охотник: увидит дичь, прицелится уж было, но глядь, а есть крупнее, жирнее, слаще. Только возьмёт её на мушку — бах! — и промахнулся от спешки! И первая улетела, и вторая. Обилие дичи в угодьях — это великий искус и реальная возможность остаться голодным. Голод же порождает жадность, и так всё идёт уже не по первому кругу. Это у нивхов всё просто: отец с сына спустит штаны, посмотрит, оброс ли шерстью, пойдёт в соседнее стойбище и приведёт девицу — вот тебе жена, люби. И тот любит! Да так, что всю жизнь не оторвать...
Зарубин сидел на лабазе и дремал, даже засыпал на несколько минут: волчья шкура наполняла тело теплом и спокойствием. Погрузиться же в долгий сон не удавалось, не позволяли комары, звенящие по-летнему назойливо и жалящие до сильнейшего зуда. Он давил насекомых, чесался, полусонно осматривал поле, принимая шорох крови в ушах за движение — какие уж тут романтические сны про райские кущи? Невидимое солнце наконец-то село, гнус опал, однако Зарубин взбодрился, ибо в лесу раздался отчётливый треск: зверь был на подходе. Потом стрекотнула сойка и послышался поросячий визг: шла матка с детёнышами. И в это же время с другой стороны площадки чёрным шаром выкатился медведь — движение зверя началось. Зарубин посмотрел в оптику на косолапого, а тот в свою очередь приподнялся на дыбки и выслушивал треск свиньи в кустах. Молодой и оголодавший, он несколько раз хапнул овса, почавкал, после чего насторожился и решил не рисковать — сбежал с поля! В это время, как остроносая греческая галера, выплыла крупная свинья с выводком — и сразу на не- потравленную середину площадки: дескать, я кормящая мать, мне положено брать лучшие куски.
