Всё нашлось в этом лесу — принцессы не было!
К полудню голодные и переутомлённые облавщики уже валились с ног, и гнать их дальше не имело смысла. Но именно в этот момент они подняли с лёжки пару волков! Причём на том самом старом вырубе, о котором говорил Недоеденный. Крупный самец с самкой не пошли на отрыв, а выскочили на взгорок, будто дразня загонщиков, и там на минуту замерли, обернувшись мордами к людям. Милиционеры были без оружия, егеря же и сам Кухналёв — с карабинами, но никто даже не потянул с плеча ружейный ремень.
Через мгновение волки исчезли в зарослях, оставив смутное ощущение нереальности происходящего.
— Говорил же я вам! — чуть ли не взвыл Костыль. — Обложить флажками, мать вашу! Теперь ловите ветер в поле!
17
Пока выпутались из непролазных лесных чащоб на дорогу, где ожидал грузовик МЧС, пока выезжали на базу непролазными окольными путями, наступил вечер. Зарубин мыслил забрать машину тотчас выехать к развилке, где назначена встреча со вдовой, а дальше уже как повезёт. Прощаться ни с кем не хотелось, ни на кого уже смотреть не мог, рассчитывал исчезнуть по-английски, однако всем, кто принимал участие в злополучной охоте, запретили выход за территорию базы. Омоновцы не подпускали к стоянке автомобилей, губернаторская охрана не выдавала оружие, изъятое ею ещё перед приездом короля — было ощущение, будто находишься в зоне оккупации. В егерской избе вовсю работали оперативники и следователи, пытаясь восстановить события и выявить виновника пропажи принцессы — скандал назревал нешуточный.
Зарубина пригласили на беседу одним из первых и трепали вопросами более часа: интересовались его ролью в произошедшем, выясняли отношения с нечистой силой и причастность к ней Госохотконтроля. Он отлично помнил историю с пингвинами, свой вояж в Антарктиду и любопытство журналистов, поэтому был сдержан и скуп на слова. Все чудеса вешал на игрушку, китайскую куклу, и тихий, безобидный протест населения против местных предпринимателей, которые обездоливают туземцев. Собеседники в погонах от таких речей морщились и всё время подбивали доказать или опровергнуть существование снежного человека, леших, русалок, кикимор. Ещё недавно имеющий чёткие убеждения, Зарубин не отважился сделать ни то ни другое, чем ввёл собеседников в ещё большее заблуждение, и был отпущен без права выхода с территории.
Всем, кто принимал участие в поиске, разрешили отдохнуть, оставили только дежурного, егеря-конвойника, не спавшего две ночи и похмельного. Зарубин дал ему коньяку и, нарушая правила внутреннего распорядка, вынес на гульбище раскладушку с одеялом. Бывший конвоир мгновенно захрапел, а сам Зарубин никак не мог уснуть в жарко натопленной башне и пошёл бродить по территории базы, высматривая место, где можно незаметно перескочить высокий острожный забор. Охрана бдела, покой и безопасность короля стерегли его собственная стража, силы милиции и губернаторские телохранители; база на время пребывания венценосного превратилась в осаждённую крепость. Ворота всё время держали на запоре и под надзором подчинённых Кухналёва, вдоль острога по периметру дефилировали патрульные. Место было, прямо сказать, не для прогулок, ибо стража проверила документы у Зарубина, после чего всё равно косилась, если он приближался к губернаторскому особняку, где пребывал венценосный. Но более всего бесили окрики его личной охраны, отчего-то на немецком:
— Хальт! Ком цурюк!
Скорее всего, они и перетянули струны к тому мгновению, когда вышел полковник
— Ну что ты слоняешься? — просипел нудным шелестящим голосом. — Напрягаешь охрану! Иди в свою башню и не маячь. Оберегай пространство, херувим шестикрылый!
После неудачного прочёсывания пижменских лесов он простыл — кашлял, сопливил и выглядел несчастным. И по массе был тяжелее, толще, да ещё его подчинённые торчали в пределах видимости. Но даже всё это не удержало от выплеска затаённой ненависти и мгновенного гнева: Зарубин врезал ему прямым в нос так, что голова мотнулась и затрещала толстая шея. Должен был уйти в нокаут — тренированный Кухналёв отскочил, устоял на ногах и очумело вытаращил глаза.
— Ты что дерёшься? — спросил обидчиво и шмыгнул носом. — У всех нервы! Не у тебя одного... Сразу драться?
Его натасканные церберы среагировали запоздало и как-то невыразительно: подскочили и встали в растерянности, ожидая команды. Зарубин понял: сейчас сомнут, скомкают, как лист бумаги, но полковник не стал обострять, пощупал нос, высморкался, пошевелил головой и вдруг пожаловался:
— На нас с тобой теперь всё вешают! Мидак вывернулся, начальник УВД спрыгнул. Твой Фефелов вовсе ни при чём! Ты не обеспечил безопасность охоты! Отказался сопровождать принцессу. И я не предусмотрел возможных негативных событий! Я что, гадалка? Будто мы одни отвечали за организацию охраны! Будто я посадил Костыля на лабаз!.. Ты же на совещаниях был, сам всё видел.
Зарубин извинился, пожал ему руку, нехотя поднялся на гульбище башни и даже не сообразил, что Кухналёв проговорился о вещах важных; вначале просто почуял себя ущемлённым в свободе передвижения. Но спустя полчаса оценил своё положение наблюдателя: здесь было слышно и видно всё, что происходило на базе. Вдобавок, сам никого не раздражал, поскольку оставался вне поля зрения, взирая, как херувим, на суету земную. Но самое главное — отсюда было легко сбежать, когда стемнеет, поскольку наружная охрана давно и уютно устроилась под навесом возле костра и уже в сумерках станет от яркого пламени незрячей. Можно спуститься с гульбища по углу башни и сквозануть вдоль забора в лес. До развилки, где будет ждать Дива Никитична, всего-то километр...
Зарубин демонстративно вынес на гульбище кресло-качалку, набил трубку табаком и стал ждать вечера, превратившись в созерцателя.
Принцессу теперь искали спасатели, вертолёт кружил над пижменскими лесами, будучи на постоянной связи с губернатором, и вести поступали неутешительные. С гульбища хорошо было слышно, как он связывается по рации с Фефеловым, выскочив на улицу, а потом, подавленный, потерянный, возвращается в егерскую избу, где следователи проводили опрос. В благодарность за приют и угощение проспавшийся дежурный егерь иногда поднимался к Зарубину на гульбище и рассказывал, что происходит на базе. Больше всех доставалось Недоеденному, которого беспрестанно трепали сотрудники ФСБ, обозлённый беспощадный Мидак, добрый генерал Гриша и озабоченный губернатор, который готовился докладывать президенту о результатах охоты. Бравый и самоуверенный охотовед давно превратился в затравленного собаками зайца: упрямый, несгибаемый бульбаш, достойный внук белорусского партизана, отбивался от нападок, отлаивался словесно и вызывал у дежурного егеря восхищение. Если доставали, а слов не хватало, он складывал две фиги, в том числе и на недоеденной руке, совал под нос сотрудникам и плевался при этом — корчил из себя невменяемого!
Приехавший на базу консул, внешне напоминавший средневекового инквизитора, тем временем мордовал несчастного телохранителя принцессы, а по свидетельству дежурного егеря, домогался, предлагая замять дело в ответ на сексуальные услуги, в России называемые грубо — педерастическими. И ещё молодой, но бесполого вида парень, в очередной раз отпущенный на час подумать, решил покончить с собой — снял бельевую верёвку и пытался повеситься на сосне в укромном месте за базовской кухней. Зарубин видел его с верёвкой, однако и в голову не пришло, что бывший офицер спецвойск готовит суицид. Оказалось, повариха вынула его из петли, отнесла к себе в избу, привела в чувство и напоила мёдом, разведённым водкой, — тем, что готовила для зверей, и вразумила его по поводу жизненных ценностей. В общем, убедила быть не бабой, а мужиком, способным постоять хотя бы за свою честь и дать обидчику по роже — в России так было принято.
