Придя в музей, именовавшийся кабинетом естественной истории, Спалланцани обнаружил, что все его шкафы пусты. Он закатал рукава и энергично принялся за работу. Он читал лекции на всевозможные темы и устраивал масштабные публичные опыты, приводившие в восторг многочисленных слушателей, потому что под его руководством эти опыты всегда проходили исключительно удачно. Он выписывал из разных частей света причудливых зверей, странные растения и невиданных птиц – для пополнения кабинета. Он совершал опасные экскурсии на горные вершины и приносил оттуда минералы и редкие руды; ловил акул и расставлял западни для птиц; участвовал в опасных экспедициях для того, чтобы обогатить коллекцию своего музея, но отчасти и для того, чтобы дать выход той кипучей энергии, которой так резко отличался от расхожего типа спокойного и рассудительного человека науки. Он был подобен Рузвельту, со всей храбростью Тедди и умением обращаться к толпе, но без его великих недостатков.
В промежутках между лекциями и пополнением коллекции он запирался в лаборатории со своими бульонами и микроскопическими животными и подолгу занимался тонкими опытами, стараясь доказать, что эти животные подчиняются тем же самым законам природы, что и люди, и лошади, и слоны. Он помещал капельку бульона с кишащими в нем микробами на маленькое стеклышко, обдувал их табачным дымом и с восхищением наблюдал, как они мечутся взад и вперед в раздражении от этого дыма. Он пропускал через раствор электрическую искру и замечал, что крохотные животные «становились как бы расслабленными», начинали вертеться на одном месте и вскоре погибали.
«Могу допустить, что зародыши или яички крохотных животных в чем-то отличаются от куриных, лягушачьих или рыбьих яиц, – хотя бы в том, что могут в течение некоторого времени переносить кипячение в запаянной колбе, – но по своей природе эти крохотные животные ничем не отличаются от всех прочих живых существ!» – воскликнул он однажды. Однако довольно скоро ему пришлось взять обратно свое смелое заявление.
«Все живые существа на земле нуждаются в воздухе, чтобы жить, и если эти животные, будучи помещены в пустоту, умрут, то тем самым будет доказано, что они такие же животные, как все прочие», – сказал однажды Спалланцани, сидя один в своей лаборатории. Он искусно вытянул на огне тончайшую стеклянную трубочку вроде тех, которыми пользовался Левенгук для изучения крохотных животных. Эту трубочку он окунул в бульон, кишевший микробами; жидкость набралась в нее. Затем он один ее конец запаял, а другой остроумно соединил с откачивающим воздух насосом и, запустив его, приставил линзу микроскопа к тоненькой стенке трубочки. Он ожидал, что крошечные создания перестанут размахивать «крохотными лапками, которые им служат для плавания»; он ожидал, что они сразу сделаются расслабленными и перестанут двигаться.
Насос исправно пыхтел, но с микробами абсолютно ничего не происходило. Они продолжали попрежнему беззаботно резвиться, похоже, совершенно не сознавая, что их лишили такой важной для жизни вещи, как воздух. Они оставались живыми целые дни и недели, а Спалланцани снова и снова повторял свой опыт, пытаясь понять, что он делает не так. Происходящее казалось ему совершенно невероятным: ничто ведь не может жить без воздуха, чем же эти дьявольские животные дышат?
Он написал об этом удивительном факте своему другу Боннэ:
«Природные особенности некоторых из этих микроскопических созданий вызывают удивление. Они способны действовать в пустоте точно так же, как и на воздухе. Они столь же оживленно двигаются взад и вперед, а за прошедшие несколько дней даже размножились в этой пустоте. Это же просто поразительно! Ведь мы привыкли полагать, что на свете не бывает живых существ, способных жить без воздуха».
Спалланцани гордился силой своего воображения и быстрой сообразительностью, и эта гордость усиленно поддерживалась в нем лестью и поклонением студентов, умных женщин, ученых профессоров и увенчанных славой королей. Но прежде всего он был честным экспериментатором, и потому кротко склонял голову, когда новый факт разрушал одно из его смелых предположений. Так вот, этот человек, который в своих опытах отличался строгой и суровой порядочностью, который всегда исключительно правдиво описывал то, что наблюдал среди ядовитых испарений и блестящих приборов своей лаборатории, – этот кристально честный ученый не гнушался прибегать к даже некрасивым порою уловкам для того, чтобы добиться прибавки жалованья. Спалланцани-футболист, Спалланцани – неутомимый искатель, альпинист и исследователь без конца хныкал и жаловался венским властям на слабость своего здоровья и на то, что туманы и миазмы Павии скоро вгонят его в гроб. Император пошел ему навстречу: повысил жалованье и удвоил срок каникул. Спалланцани же весело смеялся и цинично называл свою ложь политическим маневром. Он всегда получал то, чего хотел. Он добивался истины своими удивительными опытами, наблюдательностью и сумасшедшим терпением; он добивался денег и общественного положения своей работой, хитрыми интригами и ложью; он защитил себя от религиозных преследований, получив сан священника.
С годами в нем выросло страстное желание посмотреть далекие страны и заниматься научными изысканиями за пределами своей маленькой лаборатории. Он загорелся идеей во что бы то ни стало посетить место древней Трои, история которой его так сильно волновала; ему хотелось посмотреть на гаремы, рабынь и евнухов, которые казались ему таким же важным разделом естественной истории, как летучие мыши, жабы и крохотные животные в отварах из семян. Наконец он подергал за все ниточки, и дело закончилось тем, что император Иосиф предоставил ему годовой отпуск и деньги на поездку в Константинополь – для поправки здоровья, которое в тот момент было просто в превосходном состоянии.
Спалланцани убрал колбы в шкафы, запер лабораторию и драматически-слезливо простился со своими студентами; при путешествии через Средиземное море он ужасно страдал морской болезнью, пережил кораблекрушение – но при этом спас образцы для естественно-научной коллекции, которые собрал на островках. Султан устроил для него роскошный прием, врачи гарема позволили ему ознакомиться с бытом прекрасных наложниц… Затем, как добрый европеец восемнадцатого века, Спалланцани заявил туркам, что восхищается их гостеприимством и архитектурой, но не одобряет существующего у них обычая невольничества и не разделяет их мрачных фаталистических представлений о жизни…
Легко представить, как он говорил своим любезным, но малокультурным восточным друзьям: «Мы, люди Запада, с помощью нашей новой науки стремимся одержать верх даже над тем, что кажется неизбежным, – над вечными муками и страданиями человечества». Сам он верил во всесильного Господа, но при этом дух искателя в нем, дух поиска фактов, светящийся в его глазах, сказывался на всех его помыслах и словах, вынуждал его выделять неподвластную Богу область, называемую Природа и Неизвестное, заставлял полагать, что сам он назначен помощником Богу в открытии или даже завоевании этой неизвестной Природы.
Много месяцев спустя он отправился обратно сухопутным путем через Балканский полуостров в сопровождении почетного эскорта из отборных солдат, предоставленного ему болгарскими князьями и валашскими господарями. Наконец он прибыл в Вену для засвидетельствования почтения своему патрону и покровителю императору Иосифу II – это был самый знаменательный момент всей его головокружительной карьеры. Упоенный успехом, он уже думал было, что все его мечты осуществились, но потом…
