«Я не вижу способа проверить, живы ли эти небольшие палочки и нити, – размышлял он, – но есть много другого, заслуживающего того, чтобы о нем узнать…» После этого он прекратил изучать больных существ и начал интересоваться совершенно здоровыми.
Он пошел на бойню и собрал по нескольку капель крови от пятидесяти здоровых животных, только что убитых на мясо. Он урывал теперь все больше и больше времени от дергания зубов и других профессиональных «рукоположений», и фрау Кох все больше и больше огорчалась его небрежному отношению к своей практике. Он часами просиживал над микроскопом, изучая кровь здоровых животных.
«Такие вот нити и палочки никогда не встречаются в крови здоровых животных, – рассуждал Кох. – Все это, конечно, хорошо, но ничуть не доказывает, что я наблюдаю действительно микробов и что они живые. Необходимо, чтобы они росли, производили потомство, размножались…»
Как же это выяснить? Все его чахоточные больные, которым он, увы, ничем не мог помочь, дети, задыхавшиеся от дифтерита, старые барыни, выдумывавшие себе болезни, – все эти врачебные заботы стали отходить на задний план. «Как доказать, что эти крошечные палочки живые?» – вот вопрос, который заставлял его забывать подписываться под рецептами, который сделал его маловнимательным мужем и вынудил его в конце концов позвать плотника и сделать перегородку в своем врачебном кабинете. За этой перегородкой Кох стал оставаться все дольше и дольше со своим микроскопом, с каплями черной крови от таинственно погибших овец и все растущим нагромождением клеток с белыми мышами.
«У меня нет денег, чтобы купить для опытов овцу или корову, – бормотал он, прислушиваясь к шарканью ног какого-нибудь нетерпеливого пациента в приемной. – Кроме того, не очень удобно содержать в кабинете корову. Но, быть может, мне удастся заразить сибирской язвой этих мышей, может быть, на них мне удастся доказать, что эти палочки размножаются».
Так этот неудавшийся кругосветный путешественник пустился в свои необыкновенные исследования. По мне, Кох – более удивительный, более оригинальный охотник за микробами, чем Левенгук, несмотря на то, что тот был подлинным ученым-самоучкой. Кох был беден, вертелся как белка в колесе в своей медицинской практике; все его познания не превышали того, что ему дал курс медицинской школы, из которой, по правде сказать, он вряд ли мог почерпнуть искусство тонкого эксперимента; у него не было никаких аппаратов, кроме подарка Эмми к дню его рождения, все остальное он сам придумал и соорудил из дощечек, веревочек и сургуча. И – что было хуже всего – когда он приходил домой от мышей и микроскопа, чтобы поделиться с Эмми своими удивительными открытиями, эта милая дама морщила нос и говорила ему: «Ах, Роберт, от тебя так ужасно пахнет!»
Наконец он напал на верный способ, как передавать мышам заразу сибирской язвы. Не имея удобного шприца, чтобы впрыснуть им под кожу зараженную кровь, он взял деревянную щепочку, очинил ее в виде карандаша и прогрел хорошенько в печи, чтобы убить случайно попавших на нее микробов. Он сунул эту щепочку в зараженную кровь овцы и затем, когда ему как-то удалось удержать в руках вертлявого мышонка, сделал ему небольшой надрез у самого корня хвоста и осторожно погрузил в этот надрез пропитанную кровью щепочку. Он поместил этого мышонка в отдельную клетку и, вымыв руки, с задумчивым видом пошел посмотреть на приведенного к нему больного ребенка.
«Погибнет мышонок от сибирской язвы или нет?
…Ваш ребенок, фрау Шмидт, на следующей неделе сможет пойти в школу… Надеюсь, что кровь с сибирской язвой не попала мне в порез на пальце».
Вот каков был обычный рабочий день Коха.
На следующее утро Кох вошел в свою лабораторию и увидел, что мышонок лежит на спине лапками кверху, холодный и окаменевший, с поднявшейся дыбом шерсткой, принявшей какой-то голубой оттенок. Он наскоро прокипятил свои скальпели и, укрепив на доске мертвого мышонка, разрезал его до печени и легких и заглянул во все уголки маленького трупа.
«Да, похоже на то, как выглядят внутренности овцы при сибирской язве. А селезенка!.. Какая она большая и черная, и заполняет почти всю брюшную полость».
Он вонзил нож в распухшую селезенку и, взяв из нее капельку черноватой сукровицы, поместил ее под микроскоп.
«Да, вот они, эти маленькие нити и палочки, точь-в-точь такие же, как в овечьей крови, которой я намазал вчера свою щепочку».
Кох был рад, что ему удалось заразить сибирской язвой этого маленького мышонка, который стоит так дешево и с которым так легко манипулировать. В продолжение нескольких дней он повторял тот же самый опыт: заражал одного мышонка за другим и каждое утро находил нового мертвого зверька, кровь которого кишела мириадами этих спутанных нитей и палочек, – этих неподвижных палочек толщиною в одну двадцатипятитысячную часть дюйма, которые никогда не встречались в крови здорового животного.
«Эти палочки должны быть живыми, – рассуждал Кох, – потому что на щепочке, от которой я заразил мышонка, было максимум несколько сот этих бацилл, а в течение каких-то двадцати четырех часов они размножились до целых миллиардов. Мне очень нужно увидеть, как они растут, а внутрь живого мышонка заглянуть невозможно…»
«Как мне увидеть их рост?» – Этот вопрос преследовал его неотступно, пока он считал пульс у своих пациентов или смотрел их языки. По вечерам он наскоро съедал свой ужин и, буркнув «спокойной ночи» фрау Кох, запирался в своей маленькой лаборатории, пропахшей мышами и карболкой, и искал способ, как вырастить эти палочки вне тела мышонка. Он ничего не знал еще о дрожжевом бульоне, придуманном Пастером, и его опыты отличались такой же примитивной оригинальностью, как попытки первого пещерного человека получить огонь.
«Попробую вырастить эти палочки в чем-нибудь, по возможности близком к животной ткани», – решил Кох и поместил крошечный, величиной с булавочную головку кусочек селезенки от мертвого мышонка в каплю водянистой влаги из бычьего глаза.
«Это должно быть для них подходящим питанием», – пробурчал он.
«Но, может быть, они нуждаются для своего роста в температуре мышиного тела?» – подумал он и соорудил неуклюжий термостат, подогреваемый масляной лампой. В эту ненадежную машину он и поместил между двумя плоскими стеклышками свою каплю жидкости из бычьего глаза. Среди ночи, когда он уже лежал в постели, но не спал, он вдруг поднялся, чтобы убавить немного огонь под термостатом, но вместо того, чтобы вернуться в постель, стал снова и снова просматривать под микроскопом свои стеклышки с заточёнными в них крошечными палочками. Иногда ему казалось, что они как будто растут, но он не мог быть в этом абсолютно уверен, потому что другие микробы каким-то коварным путем умудрялись пробираться в образцы между этими стеклышками и, быстро размножаясь, забивали палочки сибирской язвы.
«Мне необходимо вырастить их в чистом виде, без всякой примеси других микробов», – пробормотал он и принялся настойчиво искать способ добиться этого. От этих упорных поисков глубокая морщина легла у него между бровями, а возле глаз образовались «гусиные лапки».
