«Всех животных, погибших от сибирской язвы, необходимо полностью уничтожать, а если их нельзя почему-либо сжечь, то надо закопать глубоко в землю, где холодная температура не позволит бациллам превратиться в стойкие, живучие споры».
Так в эти три дня Кох вложил в руки людей Экскалибур для борьбы с их заклятыми врагами – микробами, для борьбы с коварной, тайно подкрадывающейся смертью; он дал толчок к превращению врачебного дела из глупой возни с пилюлями и пиявками в разумную борьбу с применением оружия, основанную не на суевериях, а на точном, подлинном знании.
Кох чувствовал себя в Бреславле среди друзей, преданных и великодушных друзей. Кон и Конгейм, вместо того чтобы завидовать славе его открытий (в науке не меньше скромных и порядочных людей, чем в других областях человеческой деятельности), стали превозносить их до небес и устроили ему шумную овацию, отзвуки которой прокатились по всей Европе и заставили даже Пастера почувствовать некоторое беспокойство за свое звание «декана охотников за микробами». Эти двое друзей стали бомбардировать Министерство здравоохранения в Берлине сообщениями о новом гении, которым вся Германия отныне должна гордиться; они сделали все от них зависящее, чтобы освободить Коха от скучной врачебной практики и дать ему возможность полностью посвятить себя охоте за болезнетворными микробами.
Кох забрал свою Эмми и домашнее имущество и переехал в Бреславль, где получил должность городского врача с окладом четыреста пятьдесят долларов в год с возможностью приработка у частных пациентов, которые, несомненно, будут обивать пороги у подобной знаменитости!
Так, по крайней мере, предполагали Кон и Конгейм. Но колокольчик на двери небольшого кабинета доктора Коха упорно оставался безмолвным, и Кох вскоре понял, что для врача крайне невыгодно быть мыслителем и доискиваться причины всех причин. В подавленном состоянии вернулся он обратно в Вольштын, где с 1878 по 1880 год добился новых успехов, открыв и изучив особый вид крохотных созданий, вызывающих смертельное нагноение ран у людей и животных. Он научился окрашивать яркими красками различные виды микробов, так что даже самого крошечного из них легко было рассмотреть. Ему удалось сколотить немного денег на покупку фотографической камеры, и, соединив ее – без чьей-либо помощи – с окуляром микроскопа, он научился делать фотографии микробов.
Тем временем бреславльские друзья не забывали о нем, и в 1880 году ему, как снег на голову, свалилось предложение правительства прибыть в Берлин для занятия должности экстраординарного сотрудника при Министерстве здравоохранения. Здесь ему предоставили великолепную лабораторию с дорогим оборудованием и двух ассистентов, а также достаточно высокое жалованье для того, чтобы он мог проводить среди красок, пробирок и морских свинок по шестнадцать, а то и по восемнадцать часов в день.
К этому времени весть об открытиях Коха облетела уже все лаборатории Европы и, перелетев через океан, воспламенила докторов Америки. Вокруг микробов поднялся невероятный спор и шум. Каждый медик и каждый профессор патологии, который умел – или думал, что умеет, – отличать верхний конец микроскопа от нижнего, тут же стал охотником за микробами. Каждая неделя приносила радостную весть о мнимом открытии какого-нибудь нового смертоносного микроба и в первую голову, конечно, убийственных микробов рака, тифозной горячки и чахотки. Некий энтузиаст провозгласил на весь мир, что он открыл универсального микроба, вызывающего все болезни, – от воспаления легких до типуна включительно, и не хватало еще только идиота, который объявит, что какая-нибудь болезнь, скажем, туберкулез, получается в результате действия сотни различных микробов.
Увлечение микробами было настолько велико и вокруг них поднялась такая путаница и неразбериха, что открытиям Коха грозила опасность быть скомпрометированными и затеряться на страницах толстых журналов, полных всякого вздора о микробах.
Но среди всего этого шума, грозившего подорвать значение нарождающейся науки о микробах, Кох не потерял голову и занялся изысканиями способа выращивания чистой культуры каждого микроба в отдельности.
«Я знаю, что каждый микроб, каждый вид микроба отвечает за определенную болезнь и каждая болезнь имеет своего специального микроба, – сказал Кох, по сути еще ничего не зная. – Мне нужно найти простой и надежный метод культивирования одного вида микробов отдельно от других».
Но как удерживать в клетке один вид микробов? Великое множество фантастических устройств были изобретены, чтобы попытаться содержать различные виды микробов отдельно. Несколько охотников за микробами создали очень сложный аппарат – настолько сложный, что, когда закончили собирать его, вероятно, уже забыли, для чего они его собирались изобретать. Чтобы не позволить беспризорным микробам попасть из воздуха в их колбы, некоторые героические исследователи готовили свои прививки фактически под дождем из ядовитых бактерицидных препаратов!
5
Однажды Кох, работая в лаборатории, взглянул – вполне можно допустить, что это произошло случайно, – на половинку вареной картошки, лежащую на столе.
«Что за странная вещь? – пробормотал он, вглядываясь в забавную коллекцию маленьких цветных капелек, рассеянных по всей плоской поверхности картошки. – Вот серенькая капля, а вот красная; вот желтая, а вот фиолетовая. Должно быть, эти разноцветные пятнышки образуются разными микробами, попадающими из воздуха. Посмотрю-ка на них повнимательней».
Тоненькой платиновой проволокой он осторожно снял одну из серых капелек и размазал ее в небольшом количестве воды между двумя стеклышками. Взглянув в микроскоп, он увидел массу бацилл, плававших взад и вперед, и все эти бациллы были абсолютно друг на друга похожи. Затем он посмотрел на микробов из желтой капли, затем из красной и фиолетовой. В одной из них микробы были круглые, в другой напоминали крошечные палочки, в третьей – маленькие пробочники, но все микробы в каждой данной капле были совершенно одинаковы.
Коха озарило, какой великолепный эксперимент преподнесен ему самой природой.
«Каждая из этих капелек – чистая культура микроба определенного типа, чистая колония одного вида зародышей. Как это просто! Когда зародыши падают из воздуха в жидкую среду бульона, который мы употребляем для своих опытов, то все они между собой смешиваются. Но если разные микробы падают на твердую поверхность картошки, то каждый из них остается на том месте, где упал, – он застревает там, а затем начинает расти и размножаться… дает чистую культуру!»
Кох позвал Лёффлера и Гаффки, двух своих помощников, военных врачей, и объяснил им, какой великий переворот в путаном деле охоты за микробами может произойти от его случайного взгляда на брошенную картошку. Это была бы настоящая революция! Все они втроем с поразительной немецкой аккуратностью, которую правоверный француз назвал бы, пожалуй, тупостью, сели проверять правильность открытия Коха. У среднего окна на высоком стуле сидел за микроскопом сам Кох, а у двух других окон, справа и слева от него, – Лёффлер и Гаффки, изображая честную трудовую троицу. Они пытались разбить свои собственные надежды, но вскоре убедились, что правильность предположения Коха превзошла все их ожидания. Они делали смесь из двух или трех видов микробов, смесь, которую совершенно невозможно было разделить в жидкой питательной среде; они наносили эту смесь на гладкий поперечный разрез вареного картофеля, и там, где оседал каждый крошечный микроб, там он оставался и разрастался в миллионную колонию себе подобных, без всякой примеси микробов другого вида.
