В качестве ответа на эти телеграммы Пастер превратил свою маленькую лабораторию на рю д’Ульм в завод по производству вакцин, на котором пенились и бурлили огромные котлы с бульоном для выращивания ослабленных микробов сибирской язвы.
Урывками, в свободное от изготовления вакцин время Ру, Шамберлан и Тюиллье исколесили вдоль и поперек всю Францию и заезжали даже в Венгрию. В одном месте они вакцинировали двести овец, в другом – пятьсот; в общем в течение года сотни тысяч животных получили чудодейственную прививку. Эти бродячие вакцинаторы возвращались в Париж из своей тяжелой поездки с мыслью немного отдохнуть, выпить стакан вина, провести вечер с милой девушкой или поблаженствовать с трубочкой. Но Пастер совершенно не выносил запаха табака, а что касается женщин и вина, то разве французские овцы не блеяли громко о спасении? И несчастные юноши, состоявшие в добровольном рабстве у этого фанатика, одержимого идеей «найдешь микроб – убей микроба», эти преданные ребята снимали свои сюртуки, садились за микроскопы и высматривали бацилл сибирской язвы до тех пор, пока и у них не краснели веки и не начинали выпадать ресницы. В самый разгар этой работы, когда французские фермеры все громче и громче взывали о присылке вакцины, начались вдруг всякие неприятности с прививками: среди бацилл сибирской язвы стали появляться неведомо откуда посторонние микробы, и слабая вакцина, которая вряд ли могла бы убить мышонка, неожиданно валила с ног кролика. И когда эти мученики науки лезли вон из кожи, чтобы исправить зараженную вакцину, Пастер к ним всячески придирался, подгонял их и сердито упрекал в медлительности.
Он вдруг решил найти микроба – возбудителя бешенства!
И теперь мурлыканье морских свинок и шумные сражения самцов-кроликов совершенно утонули в диком, зловещем вое бешеных собак, не дававшем спать Ру, Шамберлану и Тюиллье… Мне кажется, что как бы Пастер ни был гениален, он недалеко ушел бы в своей борьбе с посланниками смерти без этих верных, преданных юношей – Ру, Шамберлана и Тюиллье.
Не прошло и года со времени чуда в Пуйи-ле-Фор, но уже становилось все более очевидно, что Пастер, оригинальнейший и талантливейший из охотников за микробами, не был все-таки непогрешимым богом. Тревожные письма стали кучей расти на его письменном столе; неприятные жалобы получались из Монпотье и других городов Франции, из Пакиша и Копувара в Венгрии. Овцы массами гибли от сибирской язвы, но не от натуральной сибирской язвы, подхваченной на зараженных полях, а от вакцины, которая должна была их иммунизировать! А из других мест стали доходить зловещие слухи о неэффективности вакцины; за вакцину было заплачено, все стада вакцинированы, крестьяне ложились спать с молитвою за святого мужа Пастера, а наутро находили свои поля усеянными трупами овец, погибших от злых спор сибирской язвы, притаившихся в полях.
Пастеру стало страшно открывать получаемые письма; ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать доносившегося из всех углов язвительного хихиканья, и наконец – самое худшее, что могло случиться, – появился холодный, чудовищно точный научный доклад из лаборатории этого противного маленького немца Коха, доклад, разносивший в пух и прах практическое значение вакцины от сибирской язвы. Пастер отлично знал, что Кох – самый точный и аккуратный охотник за микробами в мире.
В 1882 году, когда его рабочий стол был завален этими катастрофическими письмами, Пастер отправился на съезд в Женеву, где в присутствии избраннейших представителей мировой медицины произнес блестящую, вдохновенную речь на тему «Как предохранять живые существа от заразных болезней путем введения в них ослабленной культуры микробов». Он старался убедить их в том, что «основные принципы уже найдены, и никто не может отрицать, что будущее богато самыми радужными надеждами».
«Мы все воодушевлены высокими стремлениями – стремлениями к прогрессу и истине!» – страстно восклицал он, но при этом – увы! – не обмолвился ни словом о тех многочисленных случаях, когда его вакцина убивала овец, вместо того чтобы спасать их.
Роберт Кох сидел на съезде, щурясь на Пастера из-под очков в золотой оправе и улыбаясь в свою растрепанную бородку. Пастер, казалось, чувствовал нависшую над ним опасность и сам попытался втянуть Коха в публичную дискуссию, зная, что тот более силен в охоте за микробами, чем в искусстве спора.
«Я предпочту ответить мосье Пастеру на его доводы письменным докладом в самом ближайшем будущем», – сказал Кох, кашлянул и сел на место.
И обещанный ответ вскоре воспоследовал. Он был ужасен! Кох начал его в полуироническом тоне с замечания о том, что ему удалось приобрести у агента мосье Пастера небольшое количество так называемой «вакцины от сибирской язвы».
Не утверждает ли мосье Пастер, что его первая прививка убивает мышей, но не морских свинок?
Доктор Кох проверил ее на практике, и оказалось, что она бессильна убить даже мышонка. Но некоторые из образцов легко убивали овцу.
Не утверждает ли мосье Пастер, что его вторая прививка убивает морских свинок, но не кроликов? Доктор Кох с подобающим вниманием проверил и эту вакцину и обнаружил, что она почти сразу убивает кролика, а иногда и несчастную овцу, которую мосье Пастер собирался спасти от смерти. Уверен ли мосье Пастер, что его вакцины не содержат никаких других микробов, кроме бациллы сибирской язвы?
Доктор Кох подверг вакцину самому тщательному анализу и обнаружил, что она представляет собой целый зверинец из странных кокков, разнообразных бацилл и прочих посторонних микробов.
И наконец, действительно ли мосье Пастер так уж горит страстным стремлением к истине? Почему же он в таком случае не сообщает, наравне с хорошими, и о массе печальных результатов, последовавших от оптового применения его вакцины?
«Такой образ действия, может быть, годится для ведущей рекламную кампанию торговой фирмы, но наука должна отнестись к нему с самым суровым осуждением», – сурово заканчивал Кох.
Крайне уязвленный Пастер разразился грозным ответом, противопоставляя точным фактам Коха такие аргументы, которые едва ли годились бы для какого-нибудь шумного провинциального собрания. Кох смеет утверждать, что вакцины Пастера заражены посторонними микробами? «Еще в 1856 году, за двадцать лет до научной зрелости Коха, я занимался изоляцией и выращиванием микробов в чистом виде; и я считаю просто смешным придавать какое-либо значение инсинуациям Коха о том, что я не умею приготовлять чистые культуры».
Задетая в своем патриотизме Франция в лице выдающихся общественных деятелей категорически отказалась допустить, что Коху удалось низвергнуть величайшего героя нации с пьедестала бога науки, – разве можно ожидать чего хорошего от немца? – и Пастер спешно был избран во Французскую академию. Это была высшая честь, доступная французу. В день появления Пастера на своем месте среди сорока бессмертных он был встречен приветствием гениального скептика Эрнеста Ренана, человека, превратившего Иисуса из Бога в просто хорошего человека, который мог простить все, потому что все понял. Ренан знал, что если Пастер и позволял себе иной раз уклониться от истины, то все же он был удивительнейшим человеком своего времени. Ренан не был естествоиспытателем, но был достаточно умен, чтобы понять, какое великое открытие сделано Пастером, показавшим, что ослабленные микробы способны защищать живые существа от своих более сильных и смертоносных собратьев, пусть это получается и не в ста случаях из ста.
