Интереснейшее зрелище представляли эти два абсолютно противоположных друг другу человека, столкнувшиеся лицом к лицу в этот торжественный день. Пастер – весь движение, весь устремление вперед, энергичный, неутомимый боец, полный беззаветной веры и упований на будущее, и обращающийся к нему с плавной, величественной речью невозмутимый, неподвижный и массивный, как гора Эверест, Ренан, несравненный скептик, сомневающийся даже в собственном существовании, настолько не уверенный в необходимости хоть что-либо делать, что сделался в итоге одним из самых толстых людей Франции.
Ренан назвал Пастера гением, сравнил его с величайшими людьми в истории и в заключение обратился к этому маленькому, пылкому, полупарализованному и седовласому охотнику за микробами с чрезвычайно мягким и тонким увещеванием: «Истина, сударь, – величайшая ветреница. Не следует домогаться ее слишком страстно – она чаще и охотнее отвечает на холодное равнодушие. Бывает, она ускользает, будучи почти уже пойманной, или приходит сама к тому, у кого хватило терпения добиваться ее. Она внезапно возвращается после прощальных слов разлуки, но остается жестокой и неумолимой к слишком пылкому обожателю».
Конечно, Ренан был достаточно мудр, чтобы понимать, что его ласковое увещевание ни на секунду не удержит Пастера от его страстной и опрометчивой погони за истиной. Но эти слова как бы подводили итог всей мученической жизни Пастера и говорили о терновом венце, который нес этот неистовый маньяк, мечтавший переделать весь мир за короткий семидесятилетний срок, отпущенный ему для жизни.
7
И вот Пастер вдруг стал заниматься – непонятно, с чего вдруг? – введением тонких стеклянных трубочек в разверстые пасти собак, корчащихся от бешенства. В то время как двое помощников, стараясь держаться на почтительном расстоянии, растягивали в разные стороны щеки могучего бульдога, Пастер, едва не касаясь бородой ужасных клыков, один удар которых означал ужаснейшую из смертей, подчас обрызгиваемый смертоносной слюной, старался насосать в трубочку немного пены, чтобы получить материал для охоты за микробом бешенства. Мне хотелось бы в этот момент забыть все, что было сказано о его позерстве и о его не всегда достойных истинного искателя поступках. Когда он смотрел своими серыми глазами в рот бешеному бульдогу – в этом не было никакого позерства.
Почему Пастер решил заняться охотой именно за микробом бешенства? Ведь были тогда и десятки других серьезных болезней, микробы которых еще не были найдены, – не грозивших отважному исследователю, как бешенство, почти верной смертью в том случае, если одной из собак удалось бы вырваться на свободу.
Несомненно, что в нем говорил подлинный поэт и художник, когда он пустился в эту труднейшую и опаснейшую из охот, и сам Пастер говорил, что его все еще преследуют крики жертв бешеного волка, раздававшиеся на улицах Арбуа, когда он был маленьким мальчиком. Пастер знал, как стынет в жилах кровь от воя бешеной собаки. Он вспомнил, что и ста лет не прошло с тех пор, как во Франции обсуждался закон, воспрещающий отравлять, вешать и расстреливать несчастных людей, заподозренных в бешенстве напуганными согражданами. Несомненно, в своих мечтах он видел уже себя избавителем человечества от этого безумного ужаса, от этого безысходного страдания.
В конце 1882 года он напал наконец на верный след.
«Как редко теперь стали встречаться бешеные собаки, – подумал он, должно быть, про себя. – Старый Бурель доставляет их мне в очень ограниченном количестве, а бешеного человека найти еще труднее. Надо будет попробовать распространить бешенство среди лабораторных животных и затем постоянно его поддерживать, иначе не удастся изучить его как следует».
Ему было за шестьдесят, и он уже чувствовал некоторую усталость.
И вот однажды в лабораторию была доставлена пойманная арканом бешеная собака. Ее втолкнули в клетку со здоровыми собаками и позволили ей их перекусать. Ру и Шамберлан выуживали пену изо рта этой собаки, набирали ее в шприцы и впрыскивали кроликам и морским свинкам. Затем они с нетерпением стали ожидать, когда их зверинец начнет проявлять признаки бешенства. Иной раз опыт оказывался удачным, но очень часто не давал никаких результатов. Всего было перекусано четыре собаки; через шесть недель две из них взбесились, но две другие по прошествии целых месяцев не выказывали никаких признаков бешенства. В подобной работе не было ни закономерности, ни смысла, ни последовательности; это было ненаучно. Точно так же получалось со свинками и кроликами: у двух-трех кроликов случался паралич задних ног, и они погибали в ужасных конвульсиях, тогда как другие спокойно продолжали грызть свою морковь, как будто никогда и не заражались от бешеной собаки.
Вдруг Пастеру пришла в голову одна мысль, и он поспешил поделиться ею с Ру.
– Заразная основа бешенства, проникая в тело человека через укус, оседает главным образом в его головном и спинном мозге. Все симптомы бешенства указывают на то, что эта заразная основа, которую нам никак не удается отыскать, поражает в первую очередь нервную систему. Там-то нам и нужно искать этот таинственный микроб. Может быть, и не видя его, мы могли бы его там вырастить? Нельзя ли как-нибудь воспользоваться мозгом живого существа в качестве колбы с бульоном? Это, конечно, довольно странная посуда для культуры, но дело в том, что, когда мы впрыскиваем эту заразу под кожу, она теряется и рассасывается в организме, прежде чем достигнуть мозга. Ах, вот бы была возможность ввести ее прямо в собачий мозг!
Ру, затаив дыхание, прислушивался к этим мечтаниям Пастера, к его диким, фантастическим грезам. Другой человек на месте Ру решил бы, что Пастер окончательно спятил. Собачий мозг в роли колбы с бульоном? Что за бред!
– Но почему бы, профессор, действительно не попробовать ввести бешенство прямо в собачий мозг? Я могу сделать собаке трепанацию – просверлить в ее черепе маленькую дырочку, – не причинив ей никакого вреда и не повредив мозга. Это не очень сложно, – сказал Ру.
Но Пастер гневно его прервал. Он не был доктором и не знал, что хирурги проводят такую операцию даже на людях без особых дурных последствий.
– Что?! Просверлить дырку в собачьем черепе?! Да ведь вы же изувечите несчастное животное – повредите его мозг, вызовете паралич!.. Нет! Я не могу такое позволить!
Пастер оказался так близко к тому, чтобы упустить величайший из своих даров страдающему человечеству. Он оказался слаб духом для жестокого опыта, которого требовала его гениальная идея.
Но Ру – преданный, полузабытый ныне Ру – спас его своим неподчинением.
Через несколько дней после этого разговора, когда Пастер ушел на какую-то встречу, Ру усыпил хлороформом здоровую собаку и, просверлив в ее черепе отверстие, открыл живой пульсирующий мозг. Затем он набрал в шприц немного кашицы мозга собаки, только что погибшей от бешенства.
«Это вещество, вероятно, кишит микробами бешенства, которых мы из-за их ничтожной величины никак не можем идентифицировать», – подумал он. И через дыру в черепе спящей собаки вонзил в живой мозг иглу своего шприца и медленно впрыснул содержащее заразу вещество.
