Он взял отпуск, уложил свой чемодан и отправился на Венский конгресс рассказывать всем и каждому о фагоцитах и попутно высмотреть себе какое-нибудь спокойное место для работы.
Надо было во что бы то ни стало уйти от этой ужасной необходимости оправдывать свои теории всякими лечебными опытами в угоду нетерпеливому начальству и алчным помещикам! Из Вены он отправился в Париж, в Пастеровский институт, и здесь его ждал величайший сюрприз.
Он был представлен Пастеру и с места в карьер стал объяснять ему сущность своей замечательной фагоцитарной теории.
Он нарисовал ему настоящую живую картину сражения между блуждающими клетками и микробами. Старый капитан охотников за микробами посмотрел на Мечникова усталыми серыми глазами, в которых временами еще зажигались и потухали маленькие искорки.
«Я с самого начала был на вашей стороне, профессор Мечников, – сказал ему Пастер, – потому что мне самому часто приходилось наблюдать волнующую картину борьбы между различными видами микробов. Верю, что вы находитесь на правильном пути».
Хотя борьба между разными видами микробов, упомянутая Пастером, не имела никакого отношения к фагоцитам, пожирающим микробов, сердце Мечникова преисполнилось радостной гордостью: величайший из охотников за микробами понял его и поверил в его будущее.
Отец Ольги Николаевны умер, оставив им скромное наследство; здесь, в Париже, фагоцитарная теория могла бы быть поддержана авторитетом знаменитого института.
– Не найдется ли у вас местечка для меня? – спросил он Пастера. – Я бы охотно согласился работать, просто чести ради, в одной из ваших лабораторий.
Пастер хорошо знал, как важно поддерживать в обывателях интерес к охоте за микробами, и знал, что их пониманию доступны только драматические моменты в науке, а Мечников в этом был как раз мастер. И он ответил Мечникову:
– Вы не только можете работать сколько хотите в наших лабораториях, но у вас будет собственная лаборатория!
Мечников вернулся в Одессу и стал подумывать о том, не отказаться ли от ничтожного жалованья в русском институте, чтобы уйти от этой публики, столь жадной до быстрых результатов. Но пока что он снова взялся за свою работу, как вдруг произошло нечто такое, что не оставило уже никаких сомнений, как ему лучше поступить.
В ответ на бесконечные жалобы и требования помещиков Мечников отдал доктору Гамалее распоряжение впрыскивать овцам усиленную дозу вакцины от сибирской язвы. В одно прекрасное утро, когда директор со своей семьей был на даче, от Гамалеи пришла страшная телеграмма:
«МНОГИЕ ТЫСЯЧИ ОВЕЦ ПОГИБЛИ ОТ ВАКЦИНЫ ОТ СИБИРСКОЙ ЯЗВЫ».
Несколько месяцев спустя Мечников уже прекрасно устроился в новом Пастеровском институте в Париже, и Ольга Николаевна (у которой, правда, было больше тяготения к скульптуре и живописи, но которая готова была все сделать для своего гениального и заботливого мужа), эта добрая жена, стала ухаживать за животными и мыть для мужа лабораторную посуду. С этого времени они пошли вместе, рука об руку, по длинному славному пути, от одной победы к другой, еще более громкой и величественной.
5
Мечников ворвался в строгий Институт Пастера, и там начался цирк, продолжавшийся в течение двадцати лет; это было как будто многоопытный владелец передвижного спектакля, совмещенного с аптечной лавкой, стал пастором общины квакеров-трезвенников. Оказавшись в Париже, Мечников узнал, что уже достаточно известен здесь. Его теория иммунитета, которую вернее было бы назвать волнующей поэмой, а не теорией, уже гремела в ученом мире Европы. Немецкие и австрийские охотники за микробами большей частью с нею не соглашались, и чем соблазнительнее она им казалась своей простотой и изяществом, тем с большим упорством они ее отрицали. Они старались опровергнуть Мечникова и на конгрессах, и лабораторными опытами. Старый немец Баумгартен считал своим принципиальным долгом раз в год в каком-нибудь толстом научном журнале оклеветать злополучных фагоцитов. Сначала Мечников как будто пошатнулся. У него начались головокружения; он заболел тяжелой бессонницей и чуть было снова не вернулся к морфинизму; и вдруг он сразу выздоровел. Что-то щелкнуло в его мозгу; он стал смелым как лев и с яростью бросился на защиту своей теории. Это была, правда, не более как забавная полунаучная перебранка, но, несмотря на всю ее нелепость, она положила первые основания тому немногому, что мы знаем в настоящее время об иммунитете.
«Мною было продемострировано, что сыворотка крыс убивает микробов сибирской язвы, а это значит, что именно кровь животных, а вовсе не фагоциты, делает их неуязвимыми для микробов», – объявил Эмиль Беринг, и все заклятые враги Мечникова хором высказали свое согласие с ним. Научные статьи, доказывающие, что все дело заключается именно в самой крови, могли бы заполнить три университетские библиотеки.
«А я утверждаю, что именно фагоциты, пожирая микробов, предохраняют нас от заболевания!» – загремел в ответ Мечников. И в подтверждение этого он опубликовал ряд остроумных опытов, доказывавших, что бациллы сибирской язвы пышно растут в кровяной сыворотке овцы, даже иммунизированной пастеровской вакциной.
Ни одна из сторон не хотела ни на шаг отступить от своих крайних и предвзятых взглядов. Двадцать лет тянулся яростный спор, и в пылу этого спора никому из них не пришло в голову, что, может быть, и кровь и фагоциты сообща играют свою защитную роль против микробов. Если бы они на одну минутку остановились и охладили свои разгоряченные головы, то вспомнили бы, как мало они пока что знают, как медленно и упорно нужно работать, имея дело с такими сложными по составу веществами, как кровь и фагоциты, и как смешна их попытка во тьме своего невежества состряпать универсальное объяснение явлениям иммунитета.
Неуверенные шаги охотников за микробами не всегда подчиняются строгим законам логики: это и есть, между прочим, одна из причин, почему иногда я веду свое повествование в стиле гротеска, а не рассказываю только об одних их славных деяниях и победах.
В великие дни сражения с сибирской язвой и победы над бешенством Пастер работал, как какой-нибудь подпольный составитель тайных ядов, с одними только Ру и Шамберланом. В своей крошечной лаборатории на рю д’Ульм он крайне грубо и неприветливо встречал всяких любопытствующих посетителей и знатных особ; он гнал оттуда даже своих очаровательных юных поклонниц. Но Мечников!..
Мечников был человеком другого сорта. Он носил длинную внушительную бороду, и под его широким умным лбом весело сверкали из-под очков живые выразительные глаза. Волосы его длинными прядями ниспадали на шею, как бы намекая на то, что он слишком погружен в свои великие мысли, чтобы думать о прическе. Он знал все на свете. Он мог рассказать вам с абсолютной достоверностью о глубочайших биологических тайнах; он видел, как блуждающие клетки головастика превращают его в лягушку, отъедая у него хвост; он сажал скорпиона в огненный круг, чтобы проверить, действительно ли это несчастное создание, потеряв надежду на спасение, кончает жизнь самоубийством, ужалив самого себя. Все эти ужасы он рассказывал с таким мастерством, что вы словно бы воочию видели перед собой скопища фагоцитов, жадно пожирающих микробов, и слышали предсмертное шипение обреченного скорпиона.
