Он продолжал неустанно работать на своем сумрачном чердаке; несмотря на слабое здоровье, целыми днями и даже ночами охотился за микробами. Тонкими музыкальными пальцами он готовил великолепные бульоны для микробов – почти без неудач! А в свободные минуты лихо воевал с тараканами, которые целыми табунами ползли к нему на чердак из помещавшейся рядом кладовки. В изумительно короткий срок он овладел необходимой техникой и осторожно стал переходить к небольшим открытиям. Он изобрел новый оригинальный вид вакцины, содержавшей в себе не бациллы, а только их профильтрованное бесформенное белковое вещество. Жара на его чердаке превращалась в адское пекло, столь знакомое летнему Вашингтону, но он смахивал пот с кончика носа и продолжал работать совершенно в классической манере Коха, инстинктивно избегая грубых методов Пастера.
3
Иногда раздаются призывы к свободе науки, и чтобы каждый исследователь имел полную независимость в выборе для себя темы исследования. Когда-то и я думал так, но, занявшись изучением жизни выдающихся исследователей, пришел к заключению, что все это – громкие слова. Чепуха! Возьмем, например, Теобальда Смита, начавшего свою карьеру с роли мелкого чиновника, – он вынужден был заниматься теми исследованиями, которые поручались ему доктором Сэлмоном, а доктору Сэлмону платили деньги за то, чтобы он принуждал Смита к разрешению тех вопросов, которые волновали фермеров и скотоводов. Доктор Сэлмон, бакалавр Килборн и Теобальд Смит, не говоря уже о незаменимом Александре, ждали только сигнала, чтобы с быстротой пожарной команды направить брандспойт науки в пылающий огонь эпидемий, угрожавших жизни свиней, телят, быков и баранов американских фермеров. А в то время скотопромышленники были как раз весьма озабочены распространением странной болезни, носившей название техасской лихорадки.
Южные скотоводы покупали на севере рогатый скот; его выгружали из вагонов и пускали на пастбище вместе со здоровыми и крепкими южными коровами. С месяц примерно все шло благополучно, и вдруг – хлоп! – среди северных коров разражалась жестокая эпидемия. Они переставали есть, начинали быстро терять в весе, моча у них делалась красного цвета, они стояли сгорбившись и с печальными глазами, а через несколько дней все прекрасное северное стадо до последней коровы лежало окоченевшим на пастбище. То же самое происходило, когда южные бычки и телки попадали на север; их пускали на пастбище, потом, может быть, даже угоняли оттуда; но когда северные коровы приходили на поля, где раньше паслись их южные родственники, то через тридцать примерно дней среди них начиналась смертельная эпидемия и в каких-нибудь десять дней погибало все стадо.
Что это была за таинственная зараза, приносимая южными коровами, которые сами от нее никогда не страдали, и оставляемая ими в тайной засаде на полях? Почему требовалось больше месяца для того, чтобы поля стали опасными? Почему они были опасны только в период жарких летних месяцев?
В стране поднялось беспокойство. Возникло напряжение в отношениях между южными скотопромышленниками и их северными коллегами. В Нью-Йорке поднялась паника, когда скот, отгруженный в восточные штаты для мясозаготовок, стал гибнуть сотнями в поездах. Что-то необходимо было предпринять! И вот по призыву Министерства здравоохранения лучшие ученые страны немедленно приступили к поискам микробов, вызывавших это заболевание…
Между тем у некоторых старых, умудренных опытом скотоводов западных штатов имела хождение особая теория, – вероятно, просто догадка, высосанная из глиняной трубки, которые они горестно раскуривали над своими павшими коровами… Они были убеждены, что техасская лихорадка вызывается насекомым, живущим на скоте и сосущим из него кровь; эту козявку они называли клещом.
Ученые доктора из Министерства здравоохранения и выдающиеся ветеринары с экспериментальных станций различных штатов от души смеялись. Клещи вызывают болезни! Насекомые в роли микроба! Нет, этого не бывает. Это противоречит всем научным данным. Просто вздор! «Достаточно чуть-чуть подумать, чтобы убедиться в абсурдности этого мнения», – заявил известный авторитет Гэмджи. Этот ученый с головой ушел в изучение техасской лихорадки и ни разу не подумал о клеще. Многочисленные исследователи с важностью резали коровьи трупы и находили в них всевозможных бацилл (но ни разу не видели клеща). «Она распространяется через навоз!» – утверждал один. «Ошибаетесь, не через навоз, а слюной!» – заявлял другой. Теорий было столько же, сколько ученых. А коровы продолжал погибать.
4
И вот в 1888 году доктор Сэлмон дал Теобальду Смиту в помощники Килборна, а в уборщики Александра и, не упоминая ничего о клещах, дал команду всем им заняться вопросом о техасской лихорадке. «Найдите микроба!» – сказал он Смиту. В этом году они получили для исследования только четыре печени и четыре селезенки от коров, пораженных техасской лихорадкой; упакованные в ведра со льдом, эти печени и селезенки прибыли к Смиту на раскаленный чердак из Виргинии и Мэриленда. Теобальд Смит в достаточной степени обладал тем, чего не хватало ученым очковтирателям и плутоватым ветеринарам, – он обладал хорошим нюхом. Он тщательно и всесторонне обследовал первый экземпляр селезенки; он поискал в ней микробов – и нашел их целый зверинец!
Тогда он понюхал кусок селезенки и сморщил нос: она воняла. Она была протухшей.
Он тут же написал письмо скотоводам, прося их извлекать внутренности из животных тотчас же после смерти, быстро упаковывать их в лед и как можно скорее доставлять в лабораторию. Это было сделано, и в следующей полученной селезенке он уже совсем не нашел микробов, но обнаружил огромное количество распавшихся красных кровяных шариков.
«Они выглядят разрушенными», – подумал он про себя. Но никаких микробов найти так и не смог.
Смит чувствовал, что сидеть в лаборатории, пусть и с целой армией морских свинок и батареями блестящих шприцев, и пялить глаза на вонючие селезенки – в этом особого смысла нет. Экспериментатор должен изучать болезнь в ее среде; он должен видеть последние судорожные подергивания издыхающего животного – нужно быть ближе к природе! Он уже стал готовиться к лету 1889 года, когда однажды Килборн рассказал ему о смехотворной теории фермеров насчет клещей.
Он моментально навострил уши. «Так думают фермеры? Люди, теряющие свои стада, наблюдающие ближе всех техасскую лихорадку? Это интересно!»
Надо, кстати, сказать, что несмотря на то, что Теобальд Смит родился в городе, он любил вдыхать запах свежего сена и смотреть на коричневые борозды свежевспаханных полей. Он всегда чувствовал что-то мудрое, дышащее правдой в коротких, сжатых замечаниях фермеров о погоде или хлебах. Смит тонко изучил великую премудрость математики; люди земли ничего этого не знали. Он чувствовал себя как дома среди сверкающих залов хорошо оборудованных лабораторий с их микроскопами, шприцами и таблицами; он был напичкан той софистической мудростью, которая смеется над расхожими поговорками и крестьянскими приметами. Но, несмотря на свою ученость, Теобальд Смит (и это было самой удивительной его чертой!) никогда не отождествлял блестящих лабораторий и сложных аппаратов с ясным мышлением и всегда относился с некоторым сомнением к тому, что вычитывал в книгах или видел через микроскоп. В то же время он испытывал какое-то безотчетное чувство доверия, когда простой крестьянин вынимал из своих (может быть, нечищеных) зубов глиняную трубочку и изрекал что-нибудь вроде того, что «ранняя гроза – в мае будет много цветов».
