День за днем неизменная процессия, состоявшая из Брюса, двух-трех зулусов и подопытных лошадей, спускалась с холма в зеленые кусты, а вечером, когда солнце скрывалось за Убомбо, Брюс вместе со своим блуждающим экспериментом, обливаясь потом и тяжело дыша, взбирался назад, на холм.
И вот приблизительно через пятнадцать дней, к большой радости Брюса и его жены, одна из лошадей, служивших рестораном для мух, сделалась вдруг вялой и повесила голову. И в крови этой лошади тотчас же появился авангард микроскопической армии крошечных дьяволов, которые так ловко умеют расправляться с красными кровяными шариками.
Та же участь постигла и других лошадей, проводивших дневные часы в зарослях мимоз, не съев там ни одного стебелька травы и не выпив ни одного глотка воды; все они, одна за другой, погибли от наганы.
«Все это, конечно, полезная информация, – сказал Брюс, – но из нее непонятно, каким именно путем они заражаются… Эти лошади действительно ничего не ели и не пили, но ведь они могли впитать в себя этих трипаносом из воздуха, таким же путем, каким, по мнению выдающихся медицинских авторитетов, передается малярия от человека к человеку. Хотя я лично считаю это вздором…» Но для Брюса ничто не было вздором, пока эта вздорность не была доказана на опыте. «Я придумал чудесный способ, как это проверить! – воскликнул он. – Вместо того чтобы брать лошадей вниз, я возьму мух наверх!»
Он купил еще несколько лошадей, устроил их в безопасном месте на холме, на четыреста метров выше гибельной равнины, и снова спустился с холма, взяв с собой для приманки одну лошадь. Он отправился на охоту за мухами!
Цеце быстро усеяли тело лошади. Брюс с помощью сопровождающих его зулусов наловил их несколько сот штук и поместил в клетку, сделанную из легкой тонкой ткани. Вернувшись на холм, он приложил эту клетку к крупу здоровой лошади. Через маленькое стеклышко, предусмотрительно вделанное в одну из стенок клетки, он мог видеть, как его прожорливые пленники сосали свою жертву, просовывая острые хоботки сквозь кисею. И менее чем через месяц все эти лошади, которые не ели, не пили и даже не дышали воздухом равнины, – все они погибли от наганы.
Какие только опыты не проделывали Брюс и его жена! Они вскрывали мертвых лошадей, они пытались лечить больных животных впрыскиванием мышьяка… Чтобы выяснить, как долго муха цеце может носить на своем хоботке трипаносому, они прикладывали сначала клетки с мухами к больным собакам и затем через определенные промежутки времени (в несколько часов или дней) переносили эти клетки на здоровых. Они подносили умиравшим телятам целые ведра горячего кофе и из чувства милосердия пристреливали несчастных собак, превратившихся от наганы в мешки с костями. Миссис Брюс кипятила шелковые нити и, погружая их сначала в кровь, кишевшую трипаносомами, вводила затем под кожу здоровым собакам, чтобы выяснить, как долго эта кровь может оставаться смертельной.
Итак, уже не оставалось никаких сомнений, что именно муха цеце переносит нагану. Но тут Брюс задался вопросом: «Откуда же эти цеце, живущие на равнине, берут тех трипаносом, которыми заражают наших коров и лошадей? Ведь мухи, конечно, не могут [в этом он был неправ] сохранять в себе трипаносом в течение месяцев, а в тех местностях, где водятся мухи, иногда по несколько месяцев не бывает скота, зараженного наганой. Судя по всему, они получают трипаносом от диких животных!»
Мысль самому заняться проверкой этой гипотезы пришлась ему очень по вкусу. Тут уж работа была поинтересней, чем сидеть с утра до вечера за микроскопом. Он надел патронташ и привел в порядок свои ружья. Забравшись глубоко в джунгли, он застрелил несколько зебр и водяных козлов. Он вскрыл убитых животных и, набрав из их сердец несколько больших шприцев крови, вернулся на холм. Долго и тщательно он искал в этой крови трипаносом, но не находил их.
«Возможно, они здесь есть только в зародышевом состоянии и настолько малы, что их нельзя рассмотреть», – подумал он и для проверки этой гипотезы впрыснул кровь от различных животных нескольким здоровым собакам и в конце концов доказал, что микробы наганы действительно могут скрываться в крупной дичи, от которой муха цеце переносит их на домашних животных.
Так Дэвид Брюс сделал первый шаг к открытию тайн Африки.
4
Хели-Хатчинсон убедился, что он не ошибся в Дэвиде Брюсе.
«Остерегайтесь мухи цеце, – сказал он своим фермерам, – убивайте муху цеце, вырубайте те заросли, в которых она водится, изгоняйте и уничтожайте антилоп, из которых она высасывает трипаносом».
Вот так Брюс начал избавлять Африку от наганы.
Но тут началась Англо-бурская война. Супруги Брюс вместе с девятью тысячами англичан оказались в осажденном Ледисмите. В гарнизоне было тридцать военных врачей, но среди них не было ни одного хирурга. С каждым разрывом свистящей гранаты, выпущенной из бурского «долговязого Тома», число раненых прибавлялось. В лазаретах слышались крики и стоны и стояло ужасное зловоние от искалеченных ног, которые следовало скорее ампутировать.
«Представьте себе такое! Ни один из врачей не умел держать в руках нож! Я сам был только лабораторной крысой, – рассказывал мне Брюс много лет спустя, – но к этому времени я успел уже перерезать достаточное количество собак, морских свинок и обезьян… Отчего же мне было не взяться за солдат? Был там один парень с раздробленным коленом. Пока его обрабатывали хлороформом, я сел в соседней комнате и прочитал в «Хирургии» Трива, как оперировать коленный сустав. Потом пошел и сделал… И спас ему ногу».
После этого Брюса сделали старшим хирургом, и до самого конца осады он оперировал, воевал и умирал с голоду вместе с другими.
Он рассказывал мне эту историю в 1924 году в госпитале в Торонто, где, разбитый бронхитом, лежал, окруженный подушками, его сверкающие глаза мало гармонировали со сморщенной кожей цвета старого пергамента, и видно было, что он гордится своей скороспелой хирургией и постоянной войной с начальством не меньше, чем своими замечательными открытиями. Задыхаясь от мокроты, переполнявшей его старые простуженные бронхи, он хрипло говорил: «Эти твердолобые бюрократы… Я всю жизнь с ними боролся… пока наконец не стал для них слишком сильным!»
5
И вот через два года после Ледисмита, когда он наконец «стал для них слишком сильным», они сами обратились к нему с просьбой заняться охотой за микробами.
В Центральной Африке, почти на экваторе, на берегах озера Виктория-Ньянза поселилась смерть. Она расползалась, иногда прыгала, захватывала все новые и новые поселения. Эта смерть была в целом вполне милосердной (хотя и очень медленной), поскольку почти не причиняла страданий. Короткий приступ лихорадки быстро сменялся вялостью и апатией, которую странно было видеть в туземцах приозерной области. Затем это летаргическое состояние переходило в непобедимую сонливость, так что у негров иногда рот оставался открытым во время еды. И наконец эта дремота переходила в крепкий непробудный сон (от которого они уже не просыпались), и при этом во всем теле наступало сильное окоченение, почти как трупное. Вот какова была эта африканская сонная болезнь. В продолжение двух-трех лет она убила несколько сот тысяч черного населения Уганды; много европейцев-миссионеров она отправила на свидание с их богом и немало колониальных чиновников к месту их последнего успокоения. Она превратила самую плодородную почву в мире в пустынное убежище для жирафов и гиен. Британское Министерство колоний забеспокоилось: держатели акций стали опасаться за свои доходы; туземцы – те, что еще оставались в живых, – бросали свои жалкие тростниковые хижины и убегали в глубь страны… А что же доктора и ученые?
