В Ньясаленде и Родезии появилась новая страшная форма сонной болезни, убивавшая заболевших в несколько месяцев. Вспыхнули жаркие научные споры о том, является ли эта трипаносома совершенно новым произведением природы или же это не что иное, как старый брюсовский паразит наганы, которому надоело подвизаться на коровах, лошадях и собаках, и он стал пробовать свои силы на людях.
Брюс занялся выяснением этого вопроса. Немецкий ученый, работавший в португальских восточноафриканских владениях, заявлял, что это совершенно новый вид трипаносомы, а Брюс возражал, что это зародыш наганы, перешедший с коров на людей.
Тогда немец (его звали Тауте) взял кровь умирающего от наганы животного и впрыснул себе под кожу пять кубических сантиметров этой крови (содержавшей несколько миллионов трипаносом), чтобы доказать, что паразит наганы не может убить человека. Затем он дал себя искусать целым роям цеце, кишечник и слюнные железы которых были переполнены микробами наганы.
Какое впечатление произвели эти опыты на Брюса? Вот что он сам писал по этому поводу: «С точки зрения науки, можно только пожалеть, что эти опыты окончились неудачей, ибо если мы и рисковали при этом потерять нашего смелого и немного безрассудного коллегу, то вопрос был бы до некоторой степени разрешен. Отрицательный же результат ровно ничего не доказывает: весьма возможно, что один человек из тысячи заражается именно таким путем».
Безжалостный Брюс! Несчастный Тауте! Он искренне старался себя убить, а Брюс говорит: очень плохо, что он не умер.
Ньясаленд был последним полем битвы, на котором Брюс сражался с сонной болезнью, и результаты этого боя были в общем довольно безнадежны, ибо он открыл, что Glossina morsitans (латинское название мухи цеце, носительницы болезни) гнездится не только по берегам рек и озер, а носится повсюду, с одного конца Ньясаленда до другого, и нет никакой возможности от нее укрыться или устроить переселение народов из пределов ее царствования.
Несколько лет Брюс упорно старался измерить длину трипаносомы и пытался установить связь между наганой и новой болезнью.
Но решить этот вопрос он так и не смог и с сожалением вынужден был констатировать, что «в наше время нет возможности осуществить опыт, который мог бы решить вопрос в ту или иную сторону».
Опыт, который он имел в виду, заключался в том, чтобы впрыснуть трипаносому наганы не одному и не сотне человек, а нескольким тысячам.
9
Вот какая жуткая надежда всегда оставалась в душе старого викинга.
«Это пока что неосуществимо», – говорил он, но верил, что когда-нибудь где-нибудь найдется столько людей, готовых погибнуть за истину. И, как вы увидите из истории группы американских военных из следующей главы, зачатки этого высокого духа самопожертвования действительно есть.
Если когда-нибудь многочисленные человеческие армии отправятся на бой со смертью с такой же готовностью, с какою сейчас они воюют между собой, – это будет отчасти потому, что во главе их будут стоять люди, подобные Дэвиду Брюсу.
10. Росс против Грасси
Малярия
1
Последние десять лет девятнадцатого столетия оказались крайне неудачными для клещей, мух и комаров, но в то же время невероятно удачными для охотников за микробами. Начало этому положил Теобальд Смит, поймавший клеща на том, что тот разносил техасскую лихорадку. Несколькими годами позже в шести тысячах миль от него Дэвид Брюс, странствуя по африканским джунглям, напал на след мухи цеце, поймал ее и изобличил в преступлениях. В результате удалось избавиться от убивающей медленно, но верно заразы, настоящее название которой Boophius bovis, и можете не сомневаться, что после тех исследований Дэвида Брюса мухе цеце стало сложно добывать кровь черных уроженцев Африки, белых охотников или миссионеров. Но вот настали наконец плохие времена и для комаров. Да будет сокрушена малярия! Малярия теперь уже не так страшна для человечества, ибо в середине 1899 года двое соперничающих между собою и не особо прославившихся охотников за микробами доказали, что комар (но лишь определенный вид комара) и есть тайный преступник, занимающийся распространением малярии.
Два человека справились с этой проблемой. Один из них, Рональд Росс, был непримечательным офицером медицинской службы в Индии; другой, Баттиста Грасси, был довольно известным итальянским зоологом, специалистом по червям, белым муравьям и угрям. Трудно сказать, чья заслуга из них больше – Росс, возможно, вообще не решил бы эту задачу без Грасси, а Грасси, несомненно, долго бился бы понапрасну, если бы исследования Росса не дали ему подсказку.
Так что нет сомнений, что они помогли друг другу, но, к несчастью для величия науки, прежде чем смолкли восторженные ликования спасенных толп, Баттиста Грасси и Рональд Росс вцепились друг другу в волосы в споре относительно того, чья заслуга больше. Это было прискорбным. Послушав этих двоих, вы бы решили, что каждый из них считает, что лучше бы это благородное открытие вовсе не случалось, чем позволить другому почивать на лаврах. Пожалуй, единственный вывод, который можно сделать из этой научной ссоры, – отвлекаясь от вопроса спасения человеческих жизней, – это знание, что охотники за микробами – люди, как и все мы, и не делятся на напыщенных ничтожеств и священных коров, как хотелось бы некоторым историкам. В зале славы они сидят на одной скамье, Баттиста Грасси и Рональд Росс, возмущенные друг другом соратники по великолепной работе с фигурально порванными воротниками и метафорически расцарапанными лицами. Сидят рядом, как два драчливых подростка.
2
Первые тридцать пять лет своей жизни Рональд Росс вовсе не собирался становиться охотником за микробами. Он родился в Индии, у подножия Гималаев, и, судя по его отцу (если верить в евгенику), можно было думать, что Рональд Росс перевернет вверх дном всё и вся. Старик Росс был сурового вида генерал английской пограничной службы, с пышными воинственными бакенбардами, обожавший военное дело, но не менее того увлекавшийся ландшафтной живописью. Он отправил своего сына в Англию, когда ему не было еще десяти лет, и к двадцати годам Рональд кое-как окончил курс медицинских наук, постоянно проваливаясь на экзаменах, потому что он решительно предпочитал занятия музыкальной композицией заучиванию латинских слов и искусству правильного подхода к больным. Это было в период самых захватывающих опытов Пастера, но из автобиографии Рональда Росса, представляющей собой странную смесь остроумия и противоречий, беспощадной самокритики и самовлюбленности, можно вывести заключение, что эта революция в медицине мало его тронула.
Но из той же биографии видно, что он был упорным и неисправимым «охотником за лунным светом», ибо, когда он убедился, что его симфонии не получаются такими же, как у Моцарта, то стал пробовать силы в литературе, начавши с самого высокого стиля. Он совершенно разучился писать рецепты, усиленно культивируя свою природную склонность к эпической драме, но издатели не проявляли должного внимания к его шедеврам, а когда он вздумал издать их за свой счет, публика также недостаточно их оценила. Старик Росс был возмущен подобным легкомыслием сына и пригрозил лишить его материальной поддержки. Тогда Рональд сгоряча поступил корабельным врачом на судно, совершающее рейсы между Лондоном и Нью-Йорком. На судне он наблюдал проявляющуюся в плавании слабость человеческой натуры, писал стихи о бренности земного существования и понемногу стал снова заниматься медициной. Наконец он сдал необходимые испытания для перехода на военную медицинскую службу в Индии, нашел климат Индии отвратительным, но радовался, что почти не было медицинской практики и у него оставалось время для сочинения (совершенно позабытых теперь) эпических драм, сказок и душещипательных романов. Так начал свою карьеру Рональд Росс!
