Защититься от тотального наступления мальтузианских условий, скорее всего, поможет частная собственность. Рассмотрим простую модель, в которой некие кланы (или закрытые сообщества, или страны) начинают с различного количества собственности и независимо друг от друга принимают различные стратегические решения относительно рождаемости и инвестиций. Некоторые кланы не думают о будущем и растрачивают свое состояние, в результате чего их обедневшие члены вливаются в ряды мирового пролетариата (или умирают, если не в состоянии прокормить себя). Другие кланы инвестируют часть своих финансовых средств и принимают политику неограниченной рождаемости — в результате они становятся все более многолюдными, пока не складываются мальтузианские условия, при которых население беднеет настолько, что смертность почти совпадает с рождаемостью, и с этого момента рост населения сравнивается с ростом имеющихся в его распоряжении ресурсов. При этом другие кланы могут ограничить у себя рождаемость до уровня, не превышающего темпы роста своего капитала, такие кланы могли бы медленно увеличивать количество своих членов, притом что их доходы на душу населения также росли бы.
Если богатство перераспределяется от состоятельных кланов к быстро размножающимся и быстро растрачивающим свои ресурсы (чьи отпрыски, хотя и не по своей вине, появились в мире, где недостаточно капитала для выживания и процветания), тогда складываются классические мальтузианские условия. В предельном случае все члены всех кланов получают доход на уровне прожиточного минимума и все равны в своей бедности.
Если собственность не перераспределяется, у предусмотрительных кланов может сохраняться некоторая часть капитала, и их богатство способно расти в абсолютном выражении. Однако неясно, в состоянии ли люди обеспечить такую же доходность своего капитала, как машинный интеллект, поскольку может возникать синергия между трудом и капиталом: агент, имеющий и то и другое (например, предприниматель или инвестор, обладающий высоким интеллектом и большим состоянием), получит более высокий доход от своих вложений, чем в среднем по рынку получат агенты, обладающие сравнимыми финансовыми, но не интеллектуальными ресурсами. Поскольку люди будут уступать в интеллекте машинам, их капитал станет расти медленнее — если, конечно, не удастся окончательно решить проблему контроля, потому что тогда доходность человеческого капитала сравняется с доходностью машинного, ведь принципал-человек может поручить агенту-машине управлять своими сбережениями, причем делать это бесплатно и без конфликта интересов; но и в этом случае доля экономики, которой владеют машины, будет асимптотически приближаться к ста процентам.
Однако сценарий, в котором доля экономики, принадлежащей машинам, асимптотически приближается к ста процентам, не единственный вариант снижения человеческого влияния. Если экономика растет быстрыми темпами, тогда даже ее доля, уменьшающаяся относительно, может увеличиваться в абсолютном выражении. Это сравнительно неплохая новость для человечества: в многополярном сценарии с защищенными правами частной собственности общая величина богатства, принадлежащего людям, может расти даже в случае их неспособности решить проблему контроля. Конечно, данный эффект никак не устраняет возможность роста населения до такого уровня, на котором доход на душу упадет до прожиточного минимума, а также возможность обнищания людей, сбрасывающих будущее со счетов.
В долгосрочной перспективе в экономике начнут сильнее доминировать кланы с наиболее высокой нормой сбережений — скряги, владеющие половиной города и живущие под мостом. Наиболее процветающие из них станут проедать свои сбережения только том в случае, когда все возможности для инвестиций будут исчерпаны
[412]. Однако если защита прав собственности окажется неидеальной — например, когда наиболее эффективные машины смогут всеми правдами и неправдами скопить у себя ресурсы, принадлежавшие людям, — тогда капиталистам-людям, возможно, придется тратить свое состояние гораздо быстрее, пока оно совсем не растает в результате действий машин (или вследствие расходов на защиту от них). Если все это будет происходить с цифровой, а не биологической, скоростью, то люди оглянуться не успеют, как уже окажутся лишенными собственности
[413].
Жизнь в цифровом мире
В переходный период образ жизни человека, живущего при мальтузианских условиях, не обязательно будет походить на одну из знакомых нам моделей (скажем, на образ жизни охотника, собирателя, фермера или офисного работника). Скорее всего, большинство людей будут влачить жалкое существование наподобие бездельника-рантье, которому сбережений едва хватает на жизнь впроголодь
[414]. Люди будут жить очень бедно, фактически на одни проценты или государственные пособия. Но при этом они будут жить в мире инновационных технологий — в мире не только сверхразумных машин, но и препаратов против старения и препаратов, доставляющих удовольствие; в мире виртуальной реальности и различных техник самосовершенствования. И вряд ли все это будет доступно большинству. Скорее всего, реальную медицину заменят лекарства для остановки роста и замедления метаболизма с целью экономии, поскольку для массы людей активная жизнь окажется невозможной (если учитывать постоянное снижение их и так минимальных доходов). По мере роста населения и снижения доходов люди могут регрессировать до состояния, минимально удовлетворяющего требованиям для выплаты пенсии, — возможно, это будет мозг с едва брезжущим сознанием, погруженный в контейнер и подключенный к снабжению кислородом и питательными жидкостями, который обслуживают машины и который способен накопить немного денег на воспроизводство путем клонирования себя специальным роботом-техником
[415].
