Женщины — мы не могли смириться с наличием такого неженского порока, как храп. Он как бы задвигал нас далеко за границы женственности, делал женщинами второго сорта.
Можете ли вы представить тоненькую и нежную Наташу Ростову храпящей в ночи? Или прелестную и страстную Анну Каренину, всхрапывающую, как Фру-Фру[Фру-фру — так звали лошадь Вронского.], на груди у Вронского?
Другое дело мужчины. Богатырский храп делает их в глазах женщин еще более мужественными, говорит о наличии силы духа, о широте натуры, о власти храпящего янь над спящей инь. Если, конечно, инь удается уснуть рядом с храпящим янь.
Вечером укладываемся с Дусей спать. Лежим рядом, настороженно прислушиваясь к дыханию друг друга. Евдокия не выдерживает, засыпает первой, и уже через минуту похрапывает тоненько и нежно, как Наташа Ростова, если бы та умела храпеть.
В Дусе как будто включился вентилятор, к которому приставили куриное перышко.
Фррр-фррр! — говорит Евдокия, и удивленно вскрикивает, увидав кого-то во сне.
Фррр-фррр! — говорит Евдокия, и бежит куда-то сквозь сон, перебирая всеми четырьмя ногами.
Фррр-фррр! — оттопыривается верхняя губа, являя миру кусочек вермишели, которую Дуся ела на ужин.
Я улыбаюсь и тоже засыпаю, в душе надеясь, что если и присоединюсь к Дусиному фррр-фррр, то буду делать это красиво и страстно, как Анна Каренина, вздумай она похрапеть.
А утром, в ответ на Дусино «ну как?», я отвечу, что она спала как ангел. И пускай бросит в меня камнем тот, кто знает наверняка, что ангелы не храпят.
История седьмая. Как нас берегла милиция
Я вышла из магазина с двумя большими пакетами в руках. Евдокия сказала — наконец-то — и вручила мне рычаг управления — поводок. И мы, в предвкушении чая с сосисками и пирожными, двинулись было к родным пенатам.
Но двум алкашам, тусующимся на ступеньках маркета, чем-то не понравились наши спины. Этот факт был озвучен исключительно матом, но, в переводе на человеческий язык, смысл послания был таков — я сука, Дуся — само собой, нас надо давить нах, и идти нам следует туда же.
Один из алкашей был посмирнее, или может утрата равновесия не позволяла ему делать резких движений и заявлений. Второй же рвался в бой, и готов был лично отвести нас с Евдокией по заявленному адресу.
В одной руке у меня пакеты, в другой — поводок с Дусей на конце, третьей — я достала из кармана мобилку, носом набрала 102, одновременно плавно отступая из зоны военных действий.
На пятом гудке мне ответил настоящий милицейский голос — ленивый и недовольный тем, что его оторвали от важных дел.
— Слушаю вас — сказала милиция.
— Убивают! — вскричала я. — Грозятся придушить, помогите скорей…
— Стоп — сказала милиция — не так быстро, я записываю. Назовите ваши фамилию, имя и отчество.
— Зачем? — спрашиваю. Меня сейчас убьют, не спросив имени. Помогите!
— Так положено — говорит милиция. И, записав мои ФИО, запросила год, месяц и день моего рождения.
— Зачем вам это? — кричу в отчаянии, пытаясь удержать в руках пакеты, собаку, телефон и — в поле зрения — продолжающего фонтанировать алкаша.
— Так положено — говорит милиция, и спрашивает номер моего телефона.
Записывает не спеша и, наконец, сообщает — ждите, будет вам милиция.
К этому времени угрожавший нам с Дусей алкаш переключился на своего друга, допившего и доевшего весь имеющийся у них харч, пока коллега оттачивал на нас свои умственные способности. Дело приняло новый, благоприятный для нас оборот, и я поволокла продукты, собаку и свою поруганную честь в сторону дома.
Пришли. И был чай, были сосиски с пирожными. Евдокия схарчила всё, ничуть не печалясь по поводу конфликта. А мой аппетит остался лежать возле магазина, в грязном снегу, под ногами пьяного урода.
А через сорок минут раздался звонок. Звонила милиция с сообщением, что алкашей она не застала, и с вопросом — где? Я честно призналась, что не занимаюсь сокрытием преступников, и ничем помочь не могу. Тогда мы к вам подъедем — сказала милиция — вы нам все расскажете, мы все запишем, вы все подпишите, мы все оформим как положено…
Я послала милицию туда, куда меня надысь посылал алкаш, и отключила телефон.
История восьмая. Я подарю тебе блоху
У Евдокии атласная голова, шелковые уши, кожаный нос, бархатная спина, замшевые бока, мохеровое пузо, фетровые ноги и суконный хвост.
Мне больше нравятся шелк и мохер. Дуся же любит в себе всё, но больше всего внимания уделяет сукну, где содержит пару породистых и резвых, как арабские скакуны, блох. Содержит не из пренебрежения к гигиене, а из чистого интереса, как хобби, которым можно заняться на досуге.
Время от времени я произвожу дезинфекцию хвоста, и Дуся остается без хобби. Тогда она идет к воротам, о чем-то там шепчется с аборигенами, и возвращается в дом с приобретением — порцией тощих и злых блох с зубами, как у саблезубого тигра.
Теперь, вернувшись с прогулки, плотно пообедав и завалившись к печке под горячий бок, Евдокия проводит изыскания в многострадальном хвосте. Она вгрызается в него столь яростно и жадно, как если бы это был не хвост, а початок вареной кукурузы, до которой, кстати, Дуся большая охотница. Блохи гоняются хищными зубами из одного конца хвоста в другой, и обратно. Дистанция забега, нужно сказать, довольно приличная, не всякая блоха выдерживает заданный охотницей темп, и тогда Евдокия победно кричит «есть!». И, закатив глаза, что-то там, внутри себя, долго и тщательно пережевывает. Сельские блохи столь жестки и костлявы, что я переживаю, как бы Дуся не подавилась остроугольной блошиной коленкой или многочисленными ребрами.
— Может, ну их, этих блох, а, Дусь? — спрашиваю я. — Грызла ты себе куриные лапы, и дальше бы грызла. А хочешь, я тебе косточек говяжьих куплю? А блох, вон, Шарику соседскому отдадим. У него их такая коллекция, что ему все равно — десятком больше, десятком меньше.
Евдокия от возмущения поперхнулась блохой.
— Тогда давай отдадим Шарику и твой компьютер, пусть сидит в этом твоем фэс… фук…бук… а ты будешь общаться на лавочке, за воротами, с теткой Марией и проходящими мимо тетками. И вообще, дались тебе мои блохи, что ты к ним привязалась?
Тут Евдокию осенило:
— Да ты просто завидуешь! А хочешь, я подарю тебе блоху? Мне не жалко, честное слово.
— Спасибо, Дуся — говорю я — но мне негде ее поселить, хвоста-то у меня нет.
Евдокия смотрит на меня оценивающее, я так понимаю, представляет меня с хвостом. Видимо, получается не очень, потому что Дуся смеется и снисходительно говорит:
— Да ты не расстраивайся, без хвоста тоже можно жить. Хотя с хвостом, конечно, лучше.
И Евдокия, гордо задрав свое суконное сокровище, идет в сад. Выгуливать блох.
