Люди говорили, говорят и будут говорить. Изначальное предназначение слова — предупреждать об опасности и объединять своих. Это уже потом, когда среди своих появились чужие, тогда слова и стали приобретать определенные оттенки. Чужие появились сразу, как только человек отделил другого от себя. А отделяется свой от чужого всем древом Жизни. И чем выше растет древо, тем дальше расходятся свои и чужие. И, в конце-то концов, свои уходят в заоблачную высь, на небо, а чужие — под землю, в Ад. Сам же ствол является осью пространства и времени.
В соответствии с одной из древних легенд по этому стволу бегает белка и передает ругательства, которыми обмениваются сидящие за облаками с теми, кто обречен на пребывание под землей.
Произнося слово, человек открывает себя. Вкладывая в слово эмоцию, человек еще больше раскрывает себя. Говоря о своих чувствах и желаниях, человек полностью открывает себя слушателю. И если он делает это искренне, как говорится без «второго дна», то это и называется открытостью человека миру. Открывая себя, человек открывает себя для мира. Он открывает дверь, через которую в него входит мир. Но мир не всегда приходит ради исполнения желаний человека.
В открытую дверь может войти не только друг, но и враг.
Эта часть работы посвящена поиску ответа на вопрос, каким образом через слово, через социальные табу, через нарушение этих табу осуществляется самоуправление человечеством, представленным в виде информационной системы, над которой господствуют ее же собственные модели: слова, слова, слова…?
А наше отношение к этим словам и составляет базу формирования смыслов социального мира. Ибо именно для социального мира вначале было слово. Для всех остальных миров вначале была встреча: встреча электрона с протоном, встреча мужчины и женщины.
Однажды один известный поэт написал любимой женщине следующие строчки:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел — Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Простите мне…
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда,
Знакомый ваш,
Сергей Есенин.
Возможно, что она прочитала. Подумала. Нахмурила лоб. Отложила письмо в сторону. В это время в номер гостиницы постучали. Женщина открыла дверь, и ей передали еще одно письмо.
Во втором конверте лежала всего лишь коротенькая шаблонная записка: «Думаю о тебе, твой, Лапочка».
— Боже! — прошептала она, — наконец-то». На ее глазах появились слезы, и она приложила эту коротенькую записку к губам.
— Любимый, он нашел именно те слова, что я жду!» — подумала она, позабыв, что когда-то сама учила его этим словам на своем примере. Ее бросило в тепло. Она уже не шла обратно к столу, она плыла, плыла в неге, в мечтах, в воспоминаниях о будущем. Подошла, улыбнувшись, смахнула первое письмо в корзину.
Тексты ничего не значат!
«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты!»
Эти замечательные строчки Александром Сергеевичем были написаны после встречи с Ней. После встречи, а не до… Все тома, написанные до., ничего не значили. Не тексты порождают встречи, а встречи порождают тексты.
Тексты до встречи ничего не значат
[40].
Если встречи пусты, то и тексты после таких встреч тянут не бо лше, чем на…: «Думаю о тебе, твой, Лапочка». Взрыва не произошло. А значит, не было чуда, которое сделало бы из Лапочки волшебника.
Тексты до встречи ничего не значат, но потом они начинают править всеми теми, кто их понимает.
Итак, вначале были встречи. Встречи с Богом, с природой, друг с другом, мужчины с женщиной, а женщины с мужчиной. Притяжение, возникшее от этих встреч, нуждалось в поддержке слов. И вот тогда произносятся слова. Они оформляются в тексты, сложность которых возрастает, если остается потребность во встречах, с людьми, с предметами мира, с самим собой. И эти слова считаются семенем социального мира, социального человека.
А начиналось-то все с первой случайной встречи:
— Эй, ты, иди сюда! — Наверное, вначале этого было достаточно, чтобы он или она шли сюда, если этого требовала происшедшая встреча.
— Приходи вечером на сеновал, не пожалеешь! — Если фраза сказана после того, как произошла встреча глазами, то ответ будет «Да». А иначе — «Хорошо, но со мной придут два брата кузнеца… боксера, каратиста», а проще: «Пошел вон!»
— Вы позволите пригласить Вас на танец?! — Если фраза сказана после того, как произошла встреча глазами, то ответ будет «Да».
— Я хочу от тебя ребенка! — А эта фраза много опаснее, чем «Вы позволите пригласить Вас на танец?!». Здесь надо либо солгать (согрешить), либо изменить свою жизнь, т. е. стать другим.
И только когда-то потом, когда всё, что попроще, стало обыденностью, а оставшаяся тайна требовала хоть каких-то объяснений, появилось: Я помню чудное мгновенье! Появилось одновременно, как отчет о проделанной работе и как заявка на завтрашний день.
Но это еще не конец, это промежуточная станция. Разгадка тайны требовала все более и более совершенных техник.
Разбойник уже не мог открыть украденный ларец простой отмычкой. Он вынужден был становиться творцом или проститься с тайной и простенько удовлетворять свою потребность, размышляя: А помню ли я чудное мгновенье?
Так и весь наш социальный мир, со своими технологиями, открытиями, войнами, поражениями и победами, высочайшими взлетами человеческого духа ищет свои слова, потому что встреча произошла. И теперь нужны слова, облеченные в команды. И эти команды уже отдаются тысячелетиями, все более усложняясь. Усложняясь, потому что мы ищем разгадку. Потому что отмычки, в виде учения о прибавочной стоимости или рекомендаций международных финансовых институтов уже недостаточно для проникновения в суть происходящего с нами.
