Так часто факты и явления, кажущиеся очень значительными, с течением времени укладываются в жизнь, не изменяя ее течения и даже не нарушая ее равновесия.
Лампьё сознавал, что вынесенное им из встречи с Леонтиной чувство уверенности в себе могло оказаться шатким. Но что из того? В данный момент он ощущал себя освобожденным от своих страданий, к нему вернулась радость жизни. И Лампьё не пытался освободиться от нее.
— Ну как дела? — спросил Фуасс.
Лампьё пожал руку, протянутую через прилавок, и потянулся за своим стаканом.
— Погодите, выпьем вместе, — остановил его Фуасс.
Они чокнулись.
В смешанном свете улицы неясные силуэты прохожих, сновавших по всем направлениям, отражались в окнах кабачка. В полосах света, пронизывавших серый туман, видны были струи дождя. Влажный пар затуманил единственное зеркало в коричневой раме, висевшее на стене. Временами, когда кто-нибудь открывал дверь, струя холодного воздуха охватывала ноги, и в то же время неясный гул, доносившийся с улицы, становился отчетливее.
— Двери! Двери! — раздалось два-три голоса, когда «всеобщая мать» задержала на пороге выходившего посетителя.
— Эй, вы там!.. Закроете вы, наконец, двери?! — вмешался Фуасс.
И когда она немедленно подчинилась, он проговорил:
— Хотел бы я видеть, как это меня заставили бы здесь, у себя, дважды повторить одно и то же приказание!
— Хорошо сказано! — воскликнул Лампьё.
Вчера еще ему было бы совершенно безразлично, что «всеобщая мать» беспрекословно послушалась хозяина погребка, это не задержало бы его внимания. Но теперь Лампьё интересовался всем, что вокруг него происходило, во всем принимал участие.
— Итак, — сказал он, — все идет своим порядком…
— Как и следует быть, — заключил Фуасс.
Лампьё засмеялся. «Как и следует быть», — повторил он с удовольствием. У «всеобщей матери» не было никаких оснований нарушать заведенный порядок. Это было бы недопустимо… «Порядок прежде всего», — думал Лампьё. Под этим он подразумевал, что слабый должен подчиняться сильному, диктующему свою волю. Без этого все потеряло бы смысл. Что, например, стал бы он делать, если бы Леонтина вздумала ему сопротивляться? К счастью, она не сопротивлялась, с ней легко было справиться. Она стушевывалась. И теперь она сидела там, такая маленькая и незаметная, перед своим стаканом, к которому не притрагивалась… Лампьё был ей за это благодарен: в конце концов, эта девушка не причинит ему хлопот. Ее мысли, подозрения, болезненное беспокойство, которое можно было прочесть в ее глазах, — все это не имело значения. В один прекрасный день все это рассеется и исчезнет. Лампьё в этом не сомневался. К тому же на тот случай, если Леонтина попытается пойти дальше в своих догадках, Лампьё твердо решил положить этому предел. И для нее, и для него было бы лучше отвлечься от мыслей, порождаемых нездоровым любопытством, во власти которого, как это чувствовал Лампьё, находилась Леонтина. Судя по собственному опыту, он знал, что такого рода любопытство приводит только к ненужным осложнениям и выбивает из колеи. Тогда уж не жди добра. У Лампьё сохранилось об этом жуткое воспоминание.
— Ладно, — проворчал он, роясь в карманах в поисках кошелька.
Он подсчитал свои затраты и уплатил.
«Конечно, — сказал он себе мысленно, — больше это не повторится…»
— До свидания, хозяин.
— До свидания, — ответил Фуасс.
Выходя из погребка, Лампьё повернул за угол улицы Проповедников. Резкий, сырой ветер охватил его. Он подумал: «Ну и история!»
VII
Действительно, Лампьё удалось выпутаться из пренеприятной истории…
Но Леонтина вышла из погребка вслед за ним, и он этого не заметил. Когда он зашел в ресторан, в котором обыкновенно обедал, она не посмела войти туда и осталась поджидать его на улице. Выйдя оттуда, он увидел ее.
— А! — воскликнул он, застигнутый врасплох.
Повинуясь первому побуждению, которого не смог сдержать, он быстро отшатнулся назад — и тотчас почувствовал недовольство. Он овладел собой. Окна лавок были освещены. Вокруг него мелькали экипажи и прохожие, образуя перед его глазами оживленный калейдоскоп теней и отражений.
— Так значит, вы шпионите за мной? — спросил Лампьё и надвинул на глаза темный козырек своей фуражки.
— Я за вами не шпионю, — ответила Леонтина.
Лампьё посмотрел направо, по тому направлению, куда собирался идти, и сварливо проворчал:
— Как это нелепо!
Леонтина попыталась было к нему подойти.
— Убирайтесь! — крикнул он… — Подите прочь!.. И потом, — пробурчал он, двигаясь вдоль домов, — разве я вас знаю? Я вас вовсе не знаю.
Леонтина молчала.
— Кажется, пора бы оставить меня в покое! — буркнул он и пошел своей дорогой.
Но Леонтина шла за ним, шаг за шагом, к булочной, и он не мог ей в этом помешать… Что он мог сделать? Леонтина не теряла его из виду. Когда он оборачивался, то еще больше привлекал ее внимание, ибо все его движения выдавали беспокойство. Наконец Лампьё остановился и стал ждать. Чего хотела от него эта девушка? Неужто она намерена ни на шаг не отпускать его от себя? Он боялся и подумать об этом. Злоба и отчаяние наполняли его.
— Боже милостивый, — пробормотал он.
По улице взад и вперед сновали какие-то подозрительные личности. У входа в одну из гостиниц женщины знаками зазывали прохожих. Лампьё оглянулся. Вдали он увидел темные силуэты крыш да возвышающиеся над ними два шпица колокольни святого Льва.
— Зачем вы идете за мной? — спросил Лампьё, увидев, что Леонтина ждет его у дверей. — Вы хотите мне сказать что-нибудь?
Леонтина наклонила голову.
— Тише! — процедил он сквозь зубы. — Отойдем немного.
— Да, здесь бродят шпики, — заметила она, окинув быстрым взглядом двух сыщиков, стоявших у входа в винный погребок.
Они прошли мимо сыщиков.
— Вчера вечером… — начала Леонтина.
— Как?
— Ведь не я вас искала вчера вечером…
— Я не о вчерашнем вечере говорю, — возразил Лампьё, — я говорю о том, что вижу сейчас. И я не понимаю, что у вас за странная идея — следовать неотступно за мной.
— Это не идея… — прошептала она.
— Нет, именно — идея: быть возле меня, чтобы мне надоедать, чтобы причинять мне неприятности. Что же, вы думаете, я не вижу этого?!
— Это не идея… Мне просто больно… — прошептала Леонтина.
Лампьё нахмурился.
— Что же делать, если мне больно, — подтвердила она глухо. — И это уже давно… И я не знаю облегчения ни днем, ни ночью… Вот тут, видите? — И она дотронулась до своей груди. — Там, внутри… И я не могу удержаться. Нет, не могу. Это не в моих силах. И теперь, когда вы на меня закричали и хотели меня прогнать, неужели вы думали, что я вас послушаюсь?
