Лампьё поднял было руку, но рука тотчас же сама опустилась.
— Вот! — сказала Леонтина. — Вы видите: хочешь — и не можешь. Эта сила сильнее тебя. Она толкает тебя вперед. Точно перестаешь быть сам собой…
Она как будто собралась с мыслями, потом спросила:
— А вам — не больно?
Лампьё не отвечал. Стоя перед ней, мял в руках козырек своей фуражки.
— Я… — начала снова Леонтина после паузы. — Я сначала ничего не подозревала… в ту ночь, когда пришла за хлебом… Я спустила вниз шнурок и монетку.
— Конечно… Я знаю… — с трудом выговорил Лампьё. Он подозрительно оглянулся и, стараясь совладать с собою, повторил: — Я знаю. В эту ночь я спал в сарае, примыкающем к пекарне, и я слышал, как кто-то меня звал.
— Это я звала, — сказала Леонтина.
— И потом вы вернулись?
— Вернулась.
Лампьё как-то странно улыбнулся.
— Я возвращалась два или три раза, — продолжала Леонтина, — и все звала…
Лампьё перестал улыбаться. Лицо его застыло. Он смотрел на Леонтину пристально и сосредоточенно, с глубокой тоской.
— Но когда вы вернулись в последний раз — вы меня видели? И был ли на улице кто-нибудь, кроме вас?
— Я была одна.
— А когда вы звали?
— Никого, кроме меня, не было, — сказала она. Потом добавила: — Только… на другой день… в газетах… то, что там сообщалось…
— Наплевать мне на газеты! — грубо перебил ее Лампьё. — И что это доказывает?!
Он принужденно засмеялся.
— И потом, — продолжал он уже на ходу, — я никогда не читаю газет… Меня они не интересуют. Я этим не занимаюсь. Да мне, наконец, и некогда. Да и какое мне дело до всего этого?!
Леонтина потянула его за рукав.
— Не надо сердиться, — робко проговорила она.
Лампьё грубо оттолкнул ее.
— Черт возьми! — вскричал он бешено. — С чего вы всё это выдумали?! Довольно чепухи! Если вас послушать, так, чего доброго, с ума сойдешь!
«А тебе не хотелось бы этого?..» — подумал он и горько рассмеялся, стараясь избавиться от неловкого смущения.
В эту минуту внимание его было отвлечено девушками, которые, как тени, крались вдоль стен, стараясь найти убежище в кабачках и барах, и подозрительными субъектами, поднимавшими воротники своих непромокаемых плащей.
— Облава! — взвизгнул чей-то голос.
По улице забегали люди. Было слышно, как хлопают двери, точно перед внезапной грозой. Затем наступила тишина.
— Дайте мне руку! Скорее! Скорее! — взмолилась Леонтина.
Лампьё подал ей руку.
Блюстители нравов не теряли времени. Они сбегались отовсюду, строились шеренгами на перекрестках, образуя цепь, и захватывали свою жалкую добычу.
— Только бы успеть пройти! Только бы успеть! — молила Леонтина.
— Ну конечно же! Все обойдется! — ободрял ее Лампьё. Он шел прямо к полицейским, ведя Леонтину за руку, почти волоча ее за собой.
— Виноват, — пробормотал он, и, назвав свое имя и профессию, полез в карман за подтверждающими его слова документами. Но в этот момент цепь полицейских по резкому свистку ринулась вперед и освободила проход.
— Теперь надо спешить, — сказал Лампьё, — они сейчас преградят улицу там, дальше.
— Ох! — простонала Леонтина. — Что за ремесло!
— Что за ремесло! — повторил за нею Лампьё.
Он прибавил шагу и быстро потащил за собой свою спутницу, через улицу Тиктон в пассаж Большого Оленя, который они прошли молча, не обменявшись ни словом. Пассаж выходил на другие улицы, менее шумные и не так ярко освещенные. Лампьё и Леонтина шли молча, сами не зная куда, и не смея оглянуться. Наконец они добрались до уединенного кабачка, где велели подать себе белого вина, и сели за стол друг против друга. Лампьё вынул часы.
— Вот уже одиннадцатая облава в этом месяце, — заметила Леонтина.
— И они не разу тебя не захватили?
— Ни разу.
— Одиннадцатая облава! — сказал Лампьё, взглянув на часы.
— Что же они будут делать дальше? — спросила Леонтина.
— Не знаю, — пробормотал Лампьё. — Вот если бы кто-нибудь заговорил…
— Вы думаете?..
— Почему бы и нет? — настаивал он, наклоняясь к Леонтине.
Она вздрогнула.
— Послушай… — сказал он угрожающим тоном.
Смущенная, она отодвинула от себя стакан, к которому еще не притрагивалась, и проговорила, желая отвести угадываемый вопрос:
— Идите вы со своими облавами! Они тратят силы на пустяки.
— Достаточно одного меткого удара, — остановил ее Лампьё. — Да вот, если бы, например, они захватили тебя… Да… Ведь может такое случиться…
— Может…
— Ну вот. Что же ты станешь делать, если они тебя захватят?
— Я?
— Они ведь стали бы тебя допрашивать.
— Вероятно…
— Вот видишь! Они будут предлагать тебе вопросы.
— А потом?
— Потом? Потом… ничего. Однако все твое поведение… то, что ты постоянно бродишь возле булочной… Думаешь, они этого не заметили?..
Леонтина не знала, что сказать.
— И наконец, — с тихим упреком произнес Лампьё, — твоя мысль, которую ты не хочешь мне открыть и к которой постоянно возвращаешься… Я ведь не слепой…
— Я об этом не говорю… никому, — защищалась Леонтина.
— Но думаешь?..
— Иногда.
— Ну, — сказал Лампьё, — можешь рассказывать эти сказки кому-нибудь другому! Если женщина заберет себе что-нибудь в голову…
— Но что же из этого? Чему это может повредить?..
Лампьё отшатнулся.
— Ладно, — сказал он, — перестанем говорить об этом. Так будет лучше.
Он покачивался на своем стуле, делая вид, что не хочет продолжать разговор, но его взгляд, прикованный к Леонтине, выдавал его. И он понимал это лучше, чем кто бы то ни было.
— Не будем больше говорить об этом, — проворчал он и, борясь с желанием узнать больше, прибавил: — Да, ты права. Мне это не может повредить… Ты свободна… Меня это не касается… Только… — Он перестал качаться. — Когда-нибудь это меня погубит. Я не допущу этого!..
— Тише, — остановила его Леонтина, — не надо так громко говорить!
— Ты меня выдашь, — сказал он серьезно. И, положив на стол свои огромные ручищи, принял такой угрожающий вид, что Леонтина совсем растерялась.
— Но, — прошептала она, — моя мысль…
